журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

Таких приходилось легонько стукать по голове резиновой дубинкой, чтобы они не портили воздух праздника.

Подслушивающая аппаратура, впервые за время своего существования, работала в странном для себя и нас режиме. Не на прием — на передачу!

Весь день из висящих под потолком приборчиков неслись наши славные „Марши энтузиастов", все семь номеров и даже второй номер, признанный гимн вольнодумцев и почти диссидентов, звучал наравне с остальными.

Только заканчивался один музыкально-вокальный круг, как тотчас начинался следующий. И мы вылезали из-за столов, ощущая на губах вкус неземной пищи, и возникала в нас первобытная потребность как-то по-особому реагировать на любимые мелодии. И мы ритмично двигали конечностями, а также телом, насколько позволял возраст и напрямую связанная с ним грациозность.

А те, кому возраст не оставил даже минимальной грациозности, позволяющей телодвижениями символизировать радость, восторг, признание начальству, пьянящую сытость, сидя хлопали в ладоши и притопывали в такт, и подпевали, с доброй завистью глядя на грациозных.

Словом, командование приюта в тот день не препятствовало нам практически ни в чем. А мы, благодарные за это, и не допускали ничего такого, чему стоило бы воспрепятствовать.

Однако из всех праздничных мероприятий наиболее ярко запомнился все-таки не обед, а концерт детского хора, устроенный силами детей; доставленных из детского приюта общего режима. Как сейчас вижу: сидим мы в зале для политзанятий, причем, каждый сидит там, где ему хочется и с кем нравится (потом всех, сидевших вместе, конечно, проверили, нет ли промеж них какого-нибудь преступного сговора), мы сидим, а они, ребятишечки, все в одинаковых крапивных брючках и одинаковых крапивных курточках с красными галстуками навыпуск, стоят перед нами в две шеренги, страшно робеют, но поют дрожащими голосками сперва „Марш энтузиастов” №1, потом — №3, ну, словом, поют по порядку все наши марши, правда, номер второй не поют, пропускают.

И зрелище это, и это пение так трогательны, так умилительны, что многие из нас, давно не видавшие детей или вовсе никогда их не видавшие, не могут сдержать старческих слез. Некоторые из нас просто-таки рыдают и тянут к испуганным деткам свой крючковатые, морщинистые руки. И их, особо расчувствовавшихся, берут на, специальный учет, заносят в „книгу очередников на переработку”.

Мне тогда было всего-то шестьдесят семь годков, и был я еще, можно сказать, орел, хотя уже состоял в списке долгожителей, особо охраняемых

государством и предъявлялся время от времени международным медицинским организациям, как неопровержимое доказательство нашего здорового образа жизни.

Помнится, дети пробыли у нас в гостях довольно долго, после концерта они с нами покушали, поиграли с нами в подвижные игры. Кто-то из наших очень кстати припомнил старинную считалку: „Шишли-мышли-сопли-выш-ли-и-обратно-в-нос-зашли“, и все так весело смеялись.

Тогда, между прочим, выяснилось, что в детских приютах общего режима на подвижные игры отводится один час в неделю, и каждый ребенок за три дня до этого обязан подать устный рапорт по команде о том, во что он намеревается играть и с кем. А остальное время отводится на строевую подготовку, изучение военного дела и истории отечества, а также, само собой, на уроки труда.

В день славного юбилея, как узнали мы потом на политзанятиях, ни один человек не был вне очереди отправлен на переработку по приговору трибунала, ни один человек не был растерзан разгневанной общественностью.

На целых двадцать четыре часа приостанавливались боевые действия на всех фронтах тотальной войны с империализмом, а где их приостановить из-за активности неприятеля не удалось, там в означенный период совсем не применялось оружие массового поражения.

Я возвращаюсь из моих дремотных воспоминаний, чтобы сориентироваться в текущем времени, прислушаться и выяснить, не замечено ли здесь мое длительное отсутствие, не возникла ли во мне какая-нибудь неотложная надобность. Все это маловероятно, однако привычка вот так периодически проверяться — полезная привычка, и лучше лишний раз провериться, чем лишние сутки просидеть в карцере.

В текущем времени я, как и ожидалось, никому не нужен. Слегка обидевшись на это полное отсутствие заботы обо мне, отключаюсь снова.

„Первая пятилетка дала прирост промышленного производства на...“ — слышится мне вслед, угасая.

Это значит, что товарищ Анна еще в самом начале нашего славного пути, а я в воспоминаниях о великом юбилее пребывал совсем недолго. Мог бы еще подзадержаться, все-таки — самое счастливое событие в долгой жизни, за минуту до переработки вспомню — переработаюсь с улыбкой...

Знаю, все знаю, что товарищ Анна может сообщить мне в своей лекции. Я сам не хуже любого воспитателя мог бы рассказать о великих переломах и великих ампутациях великих голов, хотя мое происхождение сугубо плебейское, я о нем абсолютно ничего не помню.

Но вполне возможно, что в ком-нибудь из воспитанников, несмотря на бесчисленные чистки, еще сохранилась малая струйка черной вражьей крови. И течет потихоньку, в любой момент готовая испортить чистую пролетарскую кровь.

5

Шли пятилетки, семилетки, десятилетки. И столетка прошла. Было: „Даешь!“, „Вперед!", „Да здравствует!", „На краул!“, „Без последнего!" И всегда враги были.

Но страна под руководством вождя и учителя товарища Анастаса двигалась к сияющим вершинам. Сквозь тернии и преграды. Сквозь препоны еще. Ради светлого будущего, для всего, между прочим, человечества.

А человечество глядело на наши страдания и лишения ради всеобщего счастья и ладно бы помалкивало, так нет — насмехалось над нашими страданиями и лишениями, над нашим простодушным энтузиазмом и не испытывало даже признаков благодарности.

А все потому, что с незапамятных времен человечество было поражено вирусом индивидуализма и добровольно лечиться не желало. Словно светлое будущее может наступить невзирая на подобного рода болезнь.

А нам, между тем, становилось все труднее и труднее. Ибо чем ближе подходишь к цели, тем сильнее уплотняется пространство, отделяющее тебя от нее. Так учит теория, которая всесильна, потому что верна. Или — наоборот.

Нам становилось все труднее, ко мы все радостнее рвались к цели, снисходительно глядя на инфантильное человечество. Мы верили — оно вот-вот поймет свои заблуждения, устыдится и на решающем этапе ринется нам на помощь. И мы бы приняли помощь, хотя, конечно, можем обойтись и без нее...

Мы вперед двигались. Не равномерно, конечно, не равноускоренно, само собой, но и не равнозамедленно, как болтали и болтают враги. Мы двигались рывками и скачками, ведомые товарищем Анастасом, другом всех первопроходцев, преодолевая молчаливое сопротивление маловеров, агрессивные нападки принципиально не желавших признавать наши святые идеалы. И ничто не могло всерьез помешать нашим скачкам, всякое сопротивление подавлялось без ложной жалости, еще