журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

Мундир на сестре-хозяйке висит мешковато и неуклюже, никакого сравнения с остальными начальницами, да и фигура ее рыхлая лишь подчеркивает стройность наших славных строевиц.

Но благодаря стараниям этой женщины приют бессменно числится в победителях межведомственного соревнования по чистоте и порядку среди приютов имени К. Е. Ворошилова, имеет бесчисленное множество красных знамен и почетных грамот. За то служаку и держат на ответственном, хлопотном, хотя и на первый взгляд скромном посту.

Возможно, нам жилось бы чуть-чуть легче, если бы кто-то из нянечек подал на сестру-хозяйку рапорт в инстанции и занял ее место. Рапорта ведь, как известно, никогда без последствий не остаются.

Но, по-видимому, честь учреждения дороже всего. Дороже личных амбиций. Такие вот люди подобрались в нашем учреждении. И мы тоже такие.

У сестры-хозяйки своеобразные манеры. Возможно, она абсолютно не различает наших лиц. Но не от презрения к нам, презрением нас не удивишь, а от того, что мы в ее глазах — просто инвентарь. И это в известном смысле даже хорошо. Если человек хозяйственный и рачительный. Как она.

Вот идет она вдоль строя, целиком погруженная в свою интересную книгу, берет понравившуюся ей крапивную куртку за пуговицу и говорит, не поднимая глаз: „Тебе, милок, стало быть, туалет помыть...“ „А тебе — вакуумный насос перебрать", — это уже относится к другой пуговице.

Так и идет сестра-хозяйка вдоль строя, старенькая, почти как мы, одинокая и неозабоченная, в отличие от остального командования, продвижением по службе.

И мы понимаем, что совсем скоро с нее снимут отличительные нашивки и поместят в такой же приют, только для бывших граждан первой категории и, конечно, женский. Вряд ли она грустит, ожидая сей неотвратимый день, поскольку он, как и сама переработка, рано или поздно приходит ко всякому и всякого со всяким равняет.

У нас полное самообслуживание. Даже технику приюта ремонтируем и обслуживаем сами. Правда, с запчастями плоховато, но у нас такие умельцы есть!..

Раньше было лучше с запчастями. Но зато приезжавшие из города слесари и электронщики, имевшие неплохую квалификацию, никак не могли взять в толк, зачем нам, старикам, надо коптить и без того прокопченное небо? Отсюда — качество работ. И каждый день случались в приюте разнообразные аварии — то несколько воспитанников отравятся неочищенным воздухом, то в карцере система охлаждения пойдет в разнос, аж азот сделается жидким.

Теперь сами все чиним. И что интересно, запчастей, можно сказать, хватает. Любую железку, любой модуль до последней возможности используем. Жить захочешь — будешь умельцем.

Товарищ Анна смотрит на сестру-хозяйку с нескрываемой иронией. Ее смешат грубые, постоянно сползающие чулки, никогда не знавшие мела сандалеты. Уж, конечно, у нее самой, если она в чулках, ничтожной морщинки в них не заметишь, а сандалетки прямо-таки сияют белизной.

Но, увы, и ее чулки, и ее сандалетки сделаны из тех же материалов, что и все прочее, по тому же фасону. Во-первых, форма одежды — святое дело, во-вторых, — Чрезвычайный Период, откуда взяться излишествам. .

И все же... Все же больше ста лет длится и никак не может кончиться этот Чрезвычайный Период. Проклятые демагоги, оппортунисты, империалисты!

Впрочем, молодость есть молодость. И в горделивом взгляде товарища Анны нет и намека на недовольство судьбой — она еще всего достигнет, несмотря на временные неудачи, еще всех превзойдет, все радости и удовольствия от жизни испытает, ведь жизнь впереди еще такая большая-боль-шая!

Мне, как полному профану в электронике и сантехнике и как имеющему удостоверение о лояльности основного вида, поручается навести порядок в моем личном боксике. Едва сестра-хозяйка минует меня, я тычу в бок одного из новобранцев, оказавшегося моим новым соседом по шеренге взамен выбывшего вчера Махмуда.

— Слыхал? — спрашиваю шепотом, — это к тебе относится, салага. Понимэ?

Он, бывший шахтер, как выяснится скоро, на вид еще довольно крепкий пятидесятилетний ветеран труда, смотрит на меня, тщедушного, свысока.

— Так точно, понимэ! — бодро, но тоже шепотом отвечает он. — Будет исполнено в лучшем виде!

— Молоток! — мне морального поощрения никогда не жалко.

— Рад стараться!

Приятно иметь дело со смышленым народом, а то некоторые начинающие ветераны прикидываются совсем тупыми, словно по два инсульта перенесли. Это, конечно, бывает, но редко же!

Приятно и, самое главное, — никакого насилия над личностью. Не люблю, грешным делом, насилия над личностью, хотя и рискую за это подпасть под статью закона о демагогии. Или еще под какую-нибудь...

Наконец, все работы распределены между личным составом, за каждый участок назначены ответственные нянечки, объявлен план учебно-воспитательно-культурно-трудового процесса на предстоящий день. План, который мы и так знаем наизусть.

— Коллекти-и-ив! — дождавшись своего часа голосит дежурная по приюту, — на ле-е-ху! По направлению к пищеблоку, строевым, с песней, шаго-о-ом ма-а-арш!

Все чаще и чаще и чаще

Вздыхает империалист,

Сыграть собирается в ящик

Проклятый наш недруг и гли-и-ист!

Это мы затягиваем „Марш энтузиастов" номер пять, так что дрожат оконные стекла. Мы всегда по дороге на пищеблок поем этот марш, а возвращаясь, заводим другой. Шестой номер. Тоже — традиция.

Длинные, грубо сколоченные столы занимаем погруппно и поподгруппно, в строгом порядке становимся каждый напротив своей алюминиевой миски. Становимся и замираем в предвкушении дальнейшего.

Украдкой поглядываю на моего новобранца и вижу то, что ожидал увидеть. Его аппетит достиг апогея, и бедняге стоит больших усилий, чтобы сдерживать нетерпение утробы. Это у всех так поначалу. А когда посадят и разрешат есть, он подметет свою пайку за полминуты. И потом до конца всеобщей трапезы вынужден будет сидеть, положив руки на стол, вперив голодный до безумия взгляд в дальнюю стену, поскольку во время приема пищи категорически запрещено крутить головой и, боже упаси, заглядывать в чужие тарелки.

Ох, и нелегко после шахтерской пайки привыкать к ветеранской!

Напряженно стоим перед тарелками. Начинает неспешно разворачиваться ритуал, смысла которого я, честно говоря, за долгую жизнь так и не постиг. И теперь уже не постигну. Ритуал разжигает аппетит, а зачем его разжигать, если он и так будь здоров?

Стоим. Благоговейная тишина.

— За доброту и заботу нашей великой Родине... — начинает кто-нибудь из активистов.

— Ур-р-ра! Ур-р-ра! Ур-р-ра! — с готовностью подхватываем мы.

— Мы живем и твердо знаем... — продолжает активист.

— Наша Родина родная... — ведем дальше