журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

чтобы дежурная по приюту не заметила в моих глазах предосудительного. И вовремя. Потому что она всегда пытливо оглядывает строй прежде, чем опустить глаза в „Книгу личного состава".

— Воспитанник Абакумов! — звучит с образцовой отчетливостью.

— Я! — звучит в ответ скрипуче и, одновременно, ликующе.

— Воспитанник Булганин!

— А!

— Воспитанник Гамарник!

— А!

— Воспитанник...

Проверка длится невыносимо долго. Можно провести ее вдвое быстрее, если выкликать только фамилии. Можно просто произвести расчет по порядку номеров. Так, кстати, поступает большинство командиров и начальников.

Но товарища Анну ничей пример не может убедить в допустимости нарушений. Даже — ничтожных. Она, как говорилось когда-то, обожглась на молоке и теперь дует на воду, надеясь, что это будет оценено. Спасибо и на том, что она зовет нас воспитанниками, а то по первости величала еще длиннее: „Гражданин третьей категории воспитанник такой-то..."

Да что там — серьезный товарищ! Скучно ей у нас. Ей наша обстановка, может .быть, крылья подрезает.

Еще только начало дня, а ноги уже гудят. Ноженьки. Хоть бы на переработку скорей. И чего нас так дотошно проверять, куда мы можем ночью деваться? Куда вообще бежать, если так и так поймают?

Конечно, все эти риторические вопросы — в самой глубине сознания. И они ни разу в жизни не вылезали наружу. И не вылезут. Кыш, кыш, черти!

А снаружи я — как все. Руки — по швам, пятки — вместе, носки — врозь. Улыбка до ушей, глаза по семь копеек — в них преданность и любовь, готовность по первому приказу хоть на переработку с песней!..

— Воспитанник Якубович!

— Я!

— Воспитанник Янковский!

— Я!

— Воспитанник Ярмольник!

— Почетный воспитанник нашего приюта Ярмольник пал смертью храбрых в борьбе с империалистами и оппортунистами, за что навечно занесен в списки личного состава нашего приюта! — чеканит дневальный.

В это время у всех мысли в голове должны быть скорбно-торжественными, но я мыслю невпопад: „Развелось этих сволочей на букву „Я" — не переслушаешь..."

Товарищ Анна удовлетворенно переводит дух, затворяет „Книгу", командует: „Вольно". И мы переводим дух.

Но тут в дверях приюта появляется наша высшая начальница товарищ Варвара. Анна разом вытягивается в струнку.

— Коллекти-и-ив, смир-р-на-а! — истошно орет она. Но мы и без команды уже перестали дышать. — Р-р-рнение на пр-р-ра-во!

Товарищ Варвара останавливается на правом фланге, дежурная рубит строевым. Короткая форменная юбка товарища Анны от такой ходьбы взлетает высоко, и нам многое под ней видно. Да, можно сказать, все видно. В стране ведь такие трудности с женским бельем. Из-за происков империалистов.

Командование приюта ничуть не стесняется контингента. Думает, небось, — кого стесняться, этих что ли?! Так у них уже сто лет как все атрофировалось!

Может, и атрофировалось. Но не все. Глаза еще видят. И глазами-то мы... Ого!

— Товарищ начальник приюта! — докладывает дежурная воспитательница слегка нараспев, — личный состав приюта для ветеранов труда номер 0314-„прим“ имени товарища Ворошилова построен! Четверо в суточном наряде, семь в лазарете готовятся на переработку, незаконно отсутствующих нет!

— Здравствуйте, товарищи воспитанники! — поворачивается к строю Варвара.

— Здрав! — рявкаем мы свирепо и преданно.

И получаем дозволение расслабиться.

Наша Варвара, как и всякий большой начальник, любит время от времени сыгрануть в либерализм. Она морщится от солдафонских замашек молодых соратниц, даже, случается, прерывает их чеканные доклады, просит говорить нормальным человеческим языком и потише кричать, если уж совсем не кричать никак невозможно.

Товарищ Варвара любит вести проникновенные беседы с личным составом, любит подчеркнуть, что для нее слова „человеческий фактор" — не пустой звук. То есть, она как бы претендует на душевность и сердечность в отношениях с подчиненными.

И многие новички раньше исправно попадались на, в общем-то, не первой свежести наживку. Салаги выстраивались в очередь у двери канцелярии, даже иногда, если пополнение оказывалось особенно многочисленным, образовывалась очередь по записи.

И мать Варвара, а как-то все сразу узнавали, что ей здорово нравится, когда ее так за глаза зовут, принимала и выслушивала всех. Выслушивала, обещала незамедлительно разобраться, наказать виновных, помочь, похлопотать.

С чем обращались к ней? Да кто с чем. Но чаще всего просили разрешить внеочередную встречу с родственниками, у кого они еще были, избавить от притеснения воспитанников-старожилов, урезонить слишком строгих воспитателей, направить на лечение, освободить от хозработ и непосильных культурно-массовых мероприятий.

И действительно, ни одну просьбу начальница приюта не оставляла без внимания: запрещала очередную встречу с родственниками, сообщала сестре-хозяйке фамилии недовольных хозработами и, стало быть, нуждающихся в особой трудовой закалке, изобретала новые обязательные культмассовые мероприятия.

Но с каждым годом приходят в приют все более опытные люди. Если раньше еще случалось, что в приют попадали прямо из семьи и были, как говорится, не в курсе дела, то теперь почти каждый сталкивается с воспитательной системой страны и ее методами еще в раннем детстве, ибо с семьей уже давно ведется успешная борьба, как с пережитком прошлого. И потому на приглашение товарища Варвары: „У кого есть жалобы и заявления — выйти из строя!" теперь уже крайне редко кто отзовется.

Она тогда извлекает из шеренги самых на вид печальных и спрашивает в упор: „Может быть, у тебя есть жалоба или хотя бы заявление?*1 На что воспитанник, встряхнувшись, гаркает неизменное: „Никак нет!" Он знает, что упрямство ему даром не пройдет, но из двух зол выбирает меньшее.

Вот и сегодня никто из вновь прибывших никаких заявлений не делает, никто не хочет доставить начальству тихую радость, хотя каждый мог бы чем-то поступиться и сделать это. »Вот и получается, что индивидуализм, эгоизм и экзистенциализм еще живучи в наших людях.

И я следую одной из самых новейших традиций нашего приюта. Так же поступит завтра кто-нибудь другой из наиболее сознательных воспитанников.

Я делаю шаг из строя.

— Воспитанник Ширемамин. Имею жалобу на товарища Анну.

Упругая Нюра напрягается еще больше.

— Ну-ну, — подбадривает Варвара, и что-то хищное появляется на ее лице.

— Товарищ Анна слишком усердно несет службу и нисколько себя не бережет. Требую принять меры!

Электричество, копившееся в воздухе, моментально разряжается. Пострадавших нет. А на лице Нюры на мгновение появляется некое подобие растроганности.

— Ну, хорошо, хорошо, приму меры, — говорит начальница слегка разочарованно.

И распределяет, наконец, изнывающее от неизвестности молодое пополнение по группам и подгруппам, определяет каждому персональное место в строю. Последнее место в последнем строю.

Потом всеобщим вниманием овладевает сестра-хозяйка. У нее в руках