Трое для одного - Софья Валерьевна Ролдугина

Туннель сужается книзу и медленно вращается.

Так же, как раньше Морган непостижимым образом понимал, что сестра не заботится о нём, а сама хочет поплавать, он чувствует, что если позволит себе упасть в этот туннель, то ничего плохого не случится. Собственная кожа вдруг начинает ощущаться как мокрая, грубая одежда в холодный день. Она царапает, и…

– …ну дыши! Какая же я дура… Дура…

Гвен всхлипывает.

Морган открывает глаза. Туннель всё ещё рядом. Вот он, вращается, втягивая мелкую гальку. Солнце такое горячее, что прожигает насквозь. Сестра рыдает, уткнувшись лицом в собственные колени, и Моргану становится очень жаль её – и стыдно за глупое желание уплыть в туннель.

Ветер царапает голую кожу.

«Будет больно», – проносится мысль в голове, а затем Морган всё-таки заставляет себя выдохнуть – и перевалиться на бок, выкашливая тёплую, горьковатую воду.

И тут наваливается всё разом – солнечный жар, свет, выжигающий глаза, мешанина запахов и звуков, голубой лоскут платья на сизо-серой гальке… Объятия Гвен и её кипящие слёзы, из-за которых ссадина на щеке болит просто невыносимо.

– Ну не плачь, – тихо просит Морган, потяжелевшими руками оглаживая сестру по спине. – Всё хорошо ведь. Маме не скажем, да?

– Угу, – кивает Гвен.

Её трясёт.

– И папе?

– И папе тоже.

Они правда не говорят. Но каким-то непостижимым образом Этель узнаёт; она теперь ночует только в детской, до самого конца поездки, и ни на минуту не спускает с Моргана глаз.

К Лэнгам он больше ни разу не возвращается, а со временем вообще забывает, как выглядит море.

Гвен с тех пор почему-то не ездит тоже.

Он распахнул глаза и в первую, невероятно долгую секунду успел подивиться тому, как неподвижна его собственная грудная клетка, как мягка промёрзшая земля и тепла декабрьская ночь. На губах таял привкус вина Шасс-Маре.

А потом сверху обрушился целый сноп искр – золотых, малиновых, небесно-синих и яблочно-зелёных. Они обожгли, схлынули… Грудная клетка дрогнула, и лёгкие словно заполнились раскалённым песком.

«Значит, дышат – так?»

– Ах-ха…

Морган выгнулся дугой, загребая горстями крысиные черепа вперемешку с мёрзлыми ландышами. Чаша неба в обрамлении изломанных сосновых крон зашаталась и, кажется, разломилась. Звёздный свет потёк через длинную, глубокую трещину сияющим молоком.

Пахло землёй, оцепенелым от мороза деревом… и ещё отчего-то леденцами, теми самыми, полосатыми, с ярмарки в центре Фореста.

– Очнулся, малец? – Фонарщик, огромный как никогда, склонился, закрывая собой всё небо. Фонарь в его руке казался совсем крохотным. Чи металась за стеклом, то прижимая ладони к толстому стеклу, то испуганно взбивая крыльями воздух. – Не болит ничего, нет?

Растирая озябшие щёки, Морган сел. В голове крутились обрывки воспоминаний. Постепенно они складывались в картинку, точно фрагменты пазла: канун Рождества, зачарованный парк, пустые качели, мальчишка в оранжевой футболке…

«Мальчишка?»

– Уинтер! – выдохнул Морган и попытался оглядеться по сторонам, но тут же охнул – в шее что-то хрустнуло. – Слушай, здесь был мальчишка, и он…

– Едва на тот свет тебя не утянул, что ли? – грубовато закончил Фонарщик. Но губы у него дрогнули в намёке на улыбку. – Нет чтоб о себе перво-наперво позаботиться… Да не строй ты такую рожу, здесь твой Уинтер, что ему сделается.

Фонарщик отступил в сторону, открывая часть поляны.

Уинтер сидел на снегу, обхватив колени руками. Глаза у него подозрительно блестели. В свете волшебного фонаря он больше походил на фарфоровую куклу, чем на человека.

У Моргана отлегло от сердца. Не то чтобы он забыл, как едва не переступил грань. Просто сейчас это воспоминание казалось ненастоящим, чем-то вроде плохого сна. А вот яростные разноцветные потоки света, стирающие со спокойной картины зимней ночи детский силуэт, представлялись даже слишком легко.

– Ты сердишься?

Голос его звучал даже более гулко и ирреально, чем до того. Морган длинно выдохнул, не спеша отвечать. В глубине души он понимал, что снова поощрять Уинтера не просто глупо, а даже опасно, однако не мог отыскать в себе ни тени сомнения, страха или злости.

Поэтому сказал правду:

– Нет. Хотя надо бы.

И – отвёл руку в сторону, распахивая объятия.

Уинтер изумлённо распахнул глаза – чёрное-чёрное стекло, вьюга и звёзды, – а в следующее мгновенье вспыхнул весь, как снег на солнце, и кинулся к Моргану на шею, едва не повалив его на землю.

– Спасибо… – металлически прошептал он, тычась носом куда-то под ухо. Дыхание было тёплым. – Братик…

Морган запрокинул голову к небу, осторожно проводя ладонью по костлявой детской спине.

– Всегда мечтал о младшем.

Некоторое время они сидели без движения. Мороз начал чувствительно царапать голую кожу. Наконец Фонарщик почесал в затылке, шумно кашлянул и произнёс, глядя в сторону:

– Времечко-то поджимает. Прощайся, малец, потом ещё навестишь. А ты, пакостник мелкий, смотри у меня. Чтоб в последний раз такое было, ясно тебе?

– Ясно, – по-детски разочарованно протянул Уинтер, отстраняясь. И добавил совсем тихо: – Заходи, пожалуйста.

– Обязательно, – шёпотом пообещал Морган.

Состояние было такое, словно он выпил с десяток разноцветных коктейлей вместе с Кэндл, пытаясь забыть нечто очень грустное – и в итоге забыл, но к пьяному веселью примешивалась страшная тяжесть. Уходя с поляны, он оглянулся лишь раз и успел заметить, как Фонарщик украдкой передаёт Уинтеру что-то подозрительно похожее на конфету и треплет его по голове. Чи за стеклом фонаря сочувственно трепетала крыльями, и свет менял оттенки, один нежнее другого, – бледно-розовый, тёплый золотистый, лиловый…

«Я как будто подглядываю за чем-то личным».

Морган зябко передёрнул плечами и отвернулся.

Через несколько секунд позади, в отдалении, раздались лёгкие, торопливые шаги; они становились всё ближе и ближе. Когда Фонарщик поравнялся с ним, то скосил глаза и ухмыльнулся:

– Ну, спрашивай, малец. Ни в жисть не поверю, что ничего узнать не хочешь.

Сомнения не заняли и секунды.

– Этот Уинтер… кто он?

– Дитя, – просто и одновременно очень грустно ответил Фонарщик. Свет его глаз слегка померк. – Мамка у него с тенью повстречалась аккурат перед тем, как понесла. Ну, он и уродился ни то, ни это… Нам, знаешь, таких всегда жальче прочих было, – доверительно сообщил он и вздохнул. – Они, детки, ведь по природе-то не злые. Но дел натворить могут. Уинтер из них самый, того, сильный… ну, я так раньше думал, – загадочно заключил он.

Моргану стало не по себе. Человек, в котором с рождения живёт тень… или тень в человеческой оболочке – неизвестно, что страшнее.

– Получается, вы его опекаете?

– Потихоньку, – виновато откликнулся Фонарщик. – Вишь, он очень хочет полезным быть. Теней чует издали, аж с одной окраины до