Слуга Государев. Бунт - Денис Старый

— Бах! — прозвучал выстрел.

Несколько искр от сгоревшего пороха обожгли мне висок. В плечо мушкет лягнул так, что промелькнула мысль — не сломать бы.

Дым от сгоревшего пороха устремился в сторону, и я увидел корчившегося от боли командира бунтовщиков. Есть. Куда прицеливался, туда и попал. Наверняка живот у него разворотило.

— Пали! — отдал я приказ.

И как только прозвучали выстрелы второй линии, я приказал и им отходить.

Бойцы ринулись ко всё ещё открытым воротам. Я же отходил степенно, наблюдая за тем, как не менее двухсот стрельцов, которые только что стремились спастись и спрятаться за спиной своих товарищей, рванули к телегам.

Да, они увидели, что больше защитников нет, оставался лишь только я один, а все бойцы либо уже покинули позиции, либо прямо сейчас заходили в Спасские ворота.

И всё-таки позёрство и демонстрацию своей смелости нужно использовать дозировано. Ведь сейчас было бы очень логичным начать закрывать ворота, даже если за их пределами остаюсь я.

Так что ноги в руки — и бегом!

— Бах-бах-бах! — раздались выстрелы с башни и стен Кремля.

Рихтер выполнял свою задачу. Он этим залпом отсекал меня от жаждущих расквитаться за все свои страхи бунташных стрельцов.

И вот я внутри Кремля. Выстрелы со стены ещё звучали, но явно бунтовщики не пойдут прямо сейчас на штурм. Нет у них для этого должной организации.

— Расступись! Дорогу! — требовательно взывал кто-то.

Стрельцы и вправду расступались. Большинство смотрели в мою сторону. Ждут ли чего, слова от меня? Я собирался подбодрить бойцов, но уже видел залысину Матвеева, а после показалась его пышная, но с прядями седых волос борода.

— Полковник… — обратился ко мне Матвеев, но из-за его спины вдруг выскочил царственный ураган.

— А! Ты славно дрался! Но я видел, что можно было сделать на два залпа побольше! — скороговоркой, быстро переминаясь с ноги на ногу, как будто бы прямо сейчас готов бежать спринтерскую дистанцию, говорил Пётр Алексеевич.

— Ваше Величество! — сказал я, кланяясь царю.

— Величество? Артамон Сергеич, боярин-то яко меня назвали? — будто бы похваляясь, сказал Пётр Алексеевич.

— Зело чудной наказной полковник. По-иноземному до тебя, твоё Величие, обращается, — хитро прищурившись, говорил Матвеев.

Но после боярин понял, что не об этом сейчас должна идти речь. И множество глаз стрельцов смотрели на меня, на боярина, на царя.

Ай да Матвеев! Ай да сукин сын! А ведь он специально Петра притащил сюда. Сейчас стрельцы смотрели на государя, прятали глаза, переминались с ноги на ногу. Эти люди только что убивали, строго говоря, своих товарищей, они видели в своих рядах пусть и небольшие, но потери. Сейчас же у них другие эмоции.

Они преисполнены чувством подданичества. Как же! Царь! Царь тут!

И вот этот вот приход Петра Алексеевича к Спасским воротам сказал сразу нужное и очень много. Порой наглядность куда как больше поможет, чем самая грамотная и пылкая речь. Теперь бойцы знают, за кого конкретно они сражаются.

— Полковник? Ты же полковник? — обошел меня кругом царь, рассматривая. — Как есть стрелецкий десятник. А дядьки называют тебя полковником.

— Так стрельцы и выбрали меня, Ваше Величество…

— Вот! Изнову! — звонким голосом выкрикнул Пётр Алексеевич. — Григорий Григорьевич, а ты слышал сие? Яко он меня! Величеством вашим! Не твоим, а «вашим»!

Пётр Алексеевич явно забавлялся ситуацией. А я подумал, что если бы он видел то сражение, которое только что разворачивалось и уже утихло под стенами Кремля, то не был бы столь разгорячённым и не выглядел бы счастливым.

— Пётр Алексеевич, буде ли у тебя, государь, желание слышать, о чём мы говорить станем? — спросил Матвеев у малолетнего царя.

Конечно же, Петру было очень интересно, о чём же будут говорить и что делать. Для него, было по всему видно, всё происходящее — игра, в которой Петр Алексеевич чувствует себя в полной безопасности, а то, что происходит за стенами Кремля — так это так… баловство.

Может, и не совсем правильная позиция. Это введение государя в заблуждение. Но вполне понятно стремление представлять все игрой, даже человеческие смерти, если парнишке десять годков отроду. И то не полных, а лишь скоро исполнится.

Но позиция Матвеева удивила. Он словно бы очень хотел присутствия Петра. Причем совещание-то нынче можно провести и без царя. Тогда зачем Матвееву Петр рядом? Пытается государя увлечь? Или что-то другое? Матвеев темнит.

— Мы дозволили тебе, полковник, сделать то, что сделано! — кивнув между собой, получив согласие Матвеева и Языкова, говорил между тем Григорий Григорьевич Ромодановский.

Мы располагались всё в той же небольшой палате, где и ранее находился, как я всё ещё это называю, антикризисный штаб. Я с удивлением заметил, что здесь поставлены были ещё столы, на которых разложены карты Москвы. Мало того, тут же на столах были различные бумаги, на которых были цифры и названия полков. Так что не только я действую, но и собирается всевозможная информация по бунтовщикам. Оно и правильно. Все вешать на себя никак нельзя. Пусть и остальные поработают.

— Что дале делать станем? Еще баталию под стенами Кремля? Али на вылазку пойдем? — ёрзая на стуле, спрашивал государь.

— Государь, послушай нас, да и рассудишь, — улыбнувшись, сказал Матвеев.

Нехотя, явно пересиливая собственные желания, Петр Алексеевич вновь сел на предложенное ему кресло. Может, попросить государя пересесть? При охранении Первого лица, сидеть прямо возле двери позволять нельзя.

— Ведаете ли вы, что в Стремянном полке? — между тем спросил я, желая перейти к делу.

Опять, что ли, нарушил какие-то сословные условности? Все переглянулись, и я поймал на себе недовольные взгляды. Вот потому-то Фёдор Алексеевич отменил местничество да книги сжёг с родословными. Действовать нужно быстро, а не манерничать, очереди соблюдая!

— А сдюжишь, полковник, прорваться до Стременных? Они в бунт не ушли. Но и не пришли на выручку. А с ними куда как проворнее оборону держать! — с хитрецой в глазах спрашивал Ромодановский.

— Выдюжу, коли для общего дела потребно! — решительно отвечал я. — В ночь и пойду к ним.

Бояре переглянулись между собой, состроили недоверчивые мины на своих бородатых, умудрённых морщинами многих раздумий лицах.

А вот реакция Петра меня аж позабавила.

— Смел и дерзок! — вскочил со