Слуга Государев. Бунт - Денис Старый

предполагая, что идти прямо у меня никак не получится. Скоро тут может быть очень жарко. Выстрелы явно слышали бунтовщики. Значит, прибегут сюда. Пусть не сразу, учитывая, что они вечером получили знатно, как в полноценном бою — но прибегут.

Нужно все-таки придумать еще механизм, чтобы вот такие отряды, как привел полковник-англичанин, могли без особых проблем проникать в Кремль. У нас каждый десяток на счету.

Глава 18

Москва. Новодевичий монастырь

13 мая 1682 года

Патриарх Иоаким грозно, исподлобья смотрел на дочь, как он считал, последнего достойного государя. Это был Тишайший. Ну, а кто из священников Русской православной церкви сподобится сказать хоть какое дурное слово в отношении Алексея Михайловича Романова? Это же тогда можно поставить под сомнение истинность православия и начинать диспуты со старообрядцами. Ведь именно при Алексее Михайловиче и произошел церковный раскол.

А вот дети Тишайшего, как считалось, вышли плохими. Мало того, что хворые, так и недостаточно религиозны. Ведь Федор Алексеевич был западником. И может быть и делал почти тоже самое, что и его отец. Но то, что прощалось Тишайшему, не прощала церковь никому иному.

— Хлипкое семя оказалось у батюшки твоего, Софьюшка. Что нерождённый муж, так всё едино — хворыя, — сетовал владыка. — Али дурни и есть. Где же так нагрешил Алексей Михайлович, что едино, кого Господь Бог наградил разумом, девки, коим разум тот и не потребен.

При этом патриарх продолжал изучающе смотреть на Софью Алексеевну. Да и она прожигала взглядом владыку. Такие слова говорил Иоаким, за которые иного можно было и на плаху препроводить. Так бранить государя! Но патриарх — он так же государь. То есть почти что ровня царю.

— Что поделать. Хворыя мужи, то так. За то девки удалися. Вон, сестрица Марфа какова! — сквозь зубы, будто осуждая каждое слово, говорила Софья Алексеевна.

Оба собеседника знали, что не о том сейчас нужно им говорить. Не для того патриарх полдня провёл в молитвах и в конечном итоге под вечер приехал в Новодевичий монастырь. Молился он в тот момент, когда с паствой своей быть должен. И патриарх выехал было в Кремль. Но… Понял, что совладать с толпой не сможет.

И никто пока не переходил к делу. Патриарх хотел, чтобы Софья склонилась перед ним. Царевна ждала от владыки действий. Но главное — наконец принять сторону. И обязательно ее, Софьину. Иначе… Ну патриарха убить нельзя. Да и браниться с ним не выйдет. Однако, и на него можно найти управу, как считала Софья, стоит только взять власть в свои руки.

Все поступки Иоакима для мудрой Софьи Алексеевны были понятны. Но женщине хватало разума не озвучивать очевидное. Ни то, что патриарх презирает ее, так как Софья — баба, а лезет в мужские дела. И что печется Иоаким больше церковном имуществе и собственной власти. А так же напуган тем, что бунт уже стали воспринимать, как движение за реставрацию старой веры.

— Ох, и как же тяжко мне, когда кровь льётся христианская! — театрально вдруг воскликнул патриарх, перекрестясь три раза. — Душа болит, слезми умывается.

— Так чего же ты, владыко, не сказал своё пастырское слово? Отчего не убедил и стрельцов, тех, что в Кремле? Пошто Нарышкиных не припугнул, кабы не дёргались? — прошипела Софья Алексеевна.

Патриарх отстранился от Софье, ставшей словно змея, и перекрестился ещё раз. Но понял, что невольно сдал назад, словно проиграл женщине спор. Так что следующие слова владыки прозвучали с особенным напором:

— А церковь наша для всех христиан едина, праведная. Что Нарышкины, что Милославские — кожный суть агнец для церкви нашей православной!

— Такие уж и агнцы? Что не волки, то лисы хитрые, али и вовсе, крысы. Сколь земель и душ крестьянских Нарышкины себе за последние две седмицы забрали? — выкрикнула Софья Алексеевна. — Праведли сие? А что дале будет, кабы не одернуть?

— А ты, девица, на государя не кричи! — одёрнул Софью патриарх.

Был бы рядом с этой женщиной сейчас другой мужчина, её Васенька Голицын, то Софья Алексеевна позволила бы себе даже и расплакаться. Василий Васильевич был её отдушиной, при ком Софья не стеснялась быть слабой. И Василий Голицын стоял за дверью, ждал окончания разговора.

Но патриарх — другое дело. Тут Софье нужно показывать свою волю. Причём, такую, чтоб кратно превышала бы волю державных мужей. Жене сложнее тут, чем мужам. Или вовсе невозможно. И не она пришла к патриарху, а он — к ней.

Значит, Иоаким хочет что-то предложить, или выгадать себе. И уже тем, что патриарх разговаривает в скромной келье Новодевичьего монастыря с Софьей, владыко противоречит ранним заявлениям.

Софья шла наперекор правилам. Она по крупицам собирала своё влияние. И вот сейчас проиграть ей никак не хотелось. До того не хотела, что решилась сказать в стенах обители страшное…

Вот и теперь она не стала виниться, а лишь сжала кулак, спрятав его в складках расшитого платья, и снова заговорила:

— Владыко, поддержишь ли ты праведный гнев стрельцов? Али пойдут они искать иной поддержки! Двуперсники-то токмо и ждут возврата, — понимая, что уже и так потратила на пустословные беседы с патриархом много времени, Софья перешла в нападение.

— Пужать меня вздумала, девка? — взревел патриарх. — Да и где? В обители?

Но его тайная собеседница не отвела взгляда. Не сейчас, когда Софья уже принимала греховные решения.

— Не выйдет, владыко, оставаться и нашим, и вашим. Сторону принять потребно, а то нынче пустословов разбрелось по Москве, — Софья усмехнулась зловещей улыбкой. — Того и гляди, что стрельцы станут все двумя перстами креститься.

Повисла тишина. Нет, патриарх её не испугался. Но Иоаким прекрасно понял, на что именно намекает Софья Алексеевна. Да нет же — почитай, прямо говорит.

Патриарха, безусловно, заботило то, что пролилась христианская кровь, да ещё рядом с собором Василия Блаженного. И можно даже сказать, что глава русской православной церкви искренне переживал по этому поводу.

Он собирался сразу после того, как поговорит с Софьей, отправляться в Кремль да уговаривать Нарышкиных, чтобы и те также оступились. Да, после пролитой крови это будет сделать крайне сложно. Но в народе и так далеко не у каждого есть искренний почёт к патриарху.

Иоакиму уже докладывали, что стрелецкий бунт стремительно перерастает ещё и в религиозное противостояние. Активные поборники старообрядческой ереси явились в Москву и уже призывали к религиозному диспуту.