Слуга Государев. Бунт - Денис Старый

class="p1">И патриарх знал: если он согласится на такой диспут, то они, еретики, тут же объявят победу. Да и не может патриарх выйти с какими-то еретиками спорить — сие урон чести. И признание, что предмет спора есть. А его нет — и твёрдая вера не терпит домыслов и сомнений.

— Так ты, дева, согласна на то, дабы вернуться в Кремль и вид показать, что никоим образом не причастна к событиям? Сие благо и для тебя, и для успокоения многих, — сделал прямое предложение Софье патриарх. — Я слово скажу за тебя. Как и ранее будет. А Нарышкиных… Их приструним после.

Софья Алексеевна тяжело вздохнула, встала со своего стула, стала нервно расхаживать от одного угла к другому в небольшой келье, которую до сих пор занимала. Подол её платья вздымался и показывались носы сапожек. Красных, с рисунками. Хотелось женщине хоть чем-то выделяться.

— Я хочу то же, яко и было, — жёстко произнесла Софья Алексеевна. — Али по-моему, али никак!

— Ты условия ставить неполномочна! И повели своим псам, кабы верой не дразнились! Отчего Ванька Хованский игры играет с еретиками? — сказал патриарх и тут же повернулся, дабы уйти и оставить Софью Алексеевну её думкам.

Маски были сброшены. Если раньше патриарх делал вид, что не замечает Софью и то, как она начинает верховодить мужами державными, то теперь он показывал: знаю, мол, откуда произрастает и бунт, и смута в головах людских.

Пролита кровь! А Нарышкины словно с ума сошли и начинают творить такие бесчинства, пресекать кои нужно нынче же — в зародыше.

А ведь того и гляди, что начнут посматривать на монастырские да церковные земли. Было нечто такое сказано братьями царицы. Афанасию Кирилловичу Нарышкину, видите ли, непонятно, зачем монастырям и церкви такие большие земельные угодья и столько крестьянских душ.

Патриарх, когда такие слова позволил себе брат царицы, сделал вид, что не услышал высказывания резко вдруг осмелевшего Нарышкина. Но именно в тот момент Нарышкины и подписали себе приговор.

Но что же сейчас? Владыка видел, что нет правды и с другой стороны. Не получилось, чтобы бунтовщики пришли в один день в Кремль, решили все вопросы с Нарышкиными, убив их, и разошлись бы по домам. Отчего-то владыка предполагал, что бунт, если и будет, то весь одним днём, к закату али к рассвету угаснет.

А теперь же по Москве ходят старообрядцы, которые смущают головы стрельцов. И тот, кто ещё вчера тремя перстами крестился, завтра будет креститься двумя? Да при том проклинать патриарха.

Вот о чём болит голова владыки. И язва старообрядчества угрожает не только церкви, но и всему государству.

Он снова повернулся к царевне и вытянул перст.

— Коли ты не пойдешь на примирение, я встану на сторону Кремля! — жестко сказал патриарх и вышел из кельи. — Тьфу! Нечестивцы!

Это уже касалось Василия Голицына, который ждал у самой кельи Софьи, когда закончится встреча. Патриарх знал о любовной связи царевны. Знал… Не осудил. Так как нужна, нужна была Софья для дел патриарха.

— Ну что ж ты, моя лебёдушка? Пригорюнилась? — сказал Василий Васильевич Голицын, едва только входя в келью.

Он нежно приобнял за плечи Софью Алексеевну. Прильнул щекою к темно-русым власам женщины. Царевна же дёрнула плечом, демонстрируя своё раздражение. Но не стала перечить Василию Васильевичу. И вот так, обнявшись, они могли простоять пять и десять минут, не шелохнувшись.

Потом Софья вздохнула и заговорила, но голос её звучал совсем иначе, чем только что в разговоре с патриархом. Хоть она и вырвалась из объятий Голицына, но говорила удивительно мягко, но все-таки чётко и твёрдо.

— Не думала я, не чаяла я, что кровь уже прольётся. А ещё… Пётр всё еще живой. Такая задумка лукавая! Так сложно было всё исполнить! И Пётр жив, и Матвеев…

— Лебёдушка моя, так есть же свидетели, кои укажут на Матвеева как на зачинщика покушения на Петра! — напоминал Голицын суть тонкой и сложной интриги, которую практически удалось провернуть.

— И ты знаешь, кто не дал сему случиться? Кто спас Петра? — резко повернувшись, так что слетела с плеча толстая, тяжелая коса, спрашивала Софья Алексеевна.

Голицын развёл руками. Хотя его быстрый и пытливый ум уже мог высчитать, о ком идёт речь. Вот только Василий Васильевич чаще всего предпочитал, чтобы Софья оставалась уверенной в своих мыслях, даже когда говорила словами Голицына.

— Тот полковник… — сказала Софья.

— Стрелец? Десятник? — как будто бы проявил догадливость Василий Васильевич.

— Да какой он полковник? Бывший десятником сидит с боярами и думу думает! А не полоумны ли они там, в Кремле, что худородного за стол садят⁈ — разъярилась царевна.

Голицын снова подошёл, заглянул ей в глаза.

— Там ли ты ворогов ищешь? Вон Иван Хованский слушать никого не желает, готовит приступ Кремля. Так и норовит кровью залить Красную площадь. Сдаётся мне, матушка, что мы выпустили на волю зверя, дали понюхать ему мяса кровяного, а нынче и нечем этого зверя загнать в клетку.

Софья посмотрела на своего любимого долгим, задумчивым взглядом, будто разглядывая его, как прекрасную, чарующую картину или будто запоминая его, но более ничего не сказала. Она уже приняла для себя решение, что пути назад нет для неё. Что она не хочет идти в монастырь или же лишиться своей головы.

А значит, нужно, чтобы Иван Хованский проявил себя как самый лютый зверь. Чтобы он залил московские улицы и стены Кремля кровью. А уже потом Софья обязательно быстро и тихо убьёт своего исполнителя. И тогда она останется чистой.

Теперь же Софья Алексеевна выгнула тонкую шею, положила руку на грудь Голицына, оглаживая его кафтан. Голос зазвучал — будто тронул кто струны арфы.

— Сделай, Василёк, так, чтобы все узнали, что покушение-то на Петра готовил Матвеев. Надо. И под стены Кремля приведи сбежавшего слугу, который беленой накормил тех двух татей, что Петра убить намеревались. Пущай расскажет все.

Она будто не о делах теперь говорила, а об одной лишь любви к Голицыну.

— Все… Но окромя того, что пистоль один зарядил не Матвеев, что хотел он токмо напужать Петра для покорности, а не убить. Пущай думают! — поддержал царевну Голицын.

* * *

Ночью в Москве не спал никто. Как же спать, когда такие события! Одни тряслись от страха, что их будут грабить или убивать. Иные думали, кого бы это пограбить, а