Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

Сдачу последнего выпускного экзамена и окончание лицея пошли отмечать на любимую крышу. Они бывали здесь сотни раз, но никогда не заставали никого на железном балкончике с синей дверью, ставнями на зашторенном изнутри окне и с громыхающей лестницей наверх.

Здесь даже был навес, и, если начинался дождь, они спускались сюда и слушали, как он звонко стучит о железо. Получалось как в деревне. Устраивали пикники, благо балкон выходил в закрытый внутренний двор, каких множество в Париже за парадными дверями и воротами на улицы. Высокие каменные стены, соединявшие четыре здания, были сплошь увиты плющом и виноградом, кое-где они забрались уже и на дома: по вечерам сквозь лозы и листья светились окна, что при определённом градусе подпития давало постоянное ощущение зажжённых гирлянд.

Несколько раз они здесь ночевали, без сил разойтись по домам, и, если что-то случалось и при этом садились телефоны, они знали, куда идти, чтобы встретиться. Здесь, как на привалах в диких землях, всегда был запасец сигарет, спичек, шоколада на период безденежья. Они привыкли относиться к этому месту как к своему.

Летняя жара пустеющего города раскалила серебристые крыши, и пока не наступят сумерки, девочки решили поваляться в тенёчке, под навесом. Пюс пришла с сумкой через грудь, набитой алкогольным добром: чего у неё только не было! И пиво, и вино, и белое, и розовое, и вода.

– А пиво кто пьёт? – спросила Зитц, распаковывая два увесистых крафтовых мешка с уличной едой на вынос.

– Мы! Мы сегодня пьём всё! – заорала Пюс, без напряжения сдавшая все тесты на восемнадцать из двадцати баллов.

За это её и не терпели в школе: она все время тусовалась, болталась где ни попадя, чекинилась по клубам и кафе, музыкальным фестивалям и уличным покатушкам, по выставкам и киноклубам, редко когда спала больше пяти часов за ночь, то есть практически не училась и при этом феноменально ровно шла на одном – высоком – уровне по всем предметам. Это невозможно выносить нормальным среднестатистическим тупицам! – когда-то с гордостью догадалась Зитц.

Прибавить её всегда диковинные сочетания общедоступной одежды, которая на ней становилась чем-то страшно изысканным и забавным, и внешность, от которой у Зитц помимо воли сама собой расплывалась в мягкой, идиотски-счастливой улыбке рожа, а у записных красоток в школе, напротив, лица каменели, плюс эта манера со всеми, кто попадал в орбиту её внимания и признания, общаться как свой парень: Пюс, если хотела этого, могла быть гением общения.

– «Девушка, а что вы делаете сегодня вечером?» – «Всё!» Ты же не возражаешь?

– Нет.

– И в семь не надо выгуливать собаку?

– Не надо.

– И к больной бабушке относить пирожки не надо?

– К какой бабушке?

– Шучу. Открывай!

Пиво было ещё холодным, они расстелили и улеглись на пикниковую тряпку, давно жившую здесь, забросили ноги на железки ограждения балкона и потягивали пиво, закидываясь трэшем из коричневых бумажных пакетов.

– Снова два пальца в рот будешь?

– Сегодня я планирую напиться так, чтобы без пальцев вывернуло.

– Ок.

Солнце садилось, начинали проступать вечерние запахи прохлады. Длинная скользкая юбка скатилась с гладких задранных на ограждение ног, на коленках у Пюс была мозаика из каких-то жутких болячек, с корками, как в детстве, и ярко-розовыми трещинками между ними. Зитц блаженствовала молча, покуривая и шевеля широкими босыми ступнями.

– Боже мой, как люди это едят? Посмотри, – Пюс подняла рубашку и показала круглый надутый животик. – Ужас же!

– Раз в году можно, не переживай.

Важно всё-таки, чтоб был человек, с которым можно спокойно потупить вместе.

Они валялись, напиваясь, слушали, как в ближайших к ним угловых квартирах звенят тарелки, дети пронзительно спорят с няней, курили, обсуждали дементорш из класса, и Пюс туманно обмолвилась о новом знакомом, смеялись. На балкон наискосок вышел в сумерки покурить мужчина и настороженно посмотрел в их сторону: невидимых, их было слышно. Замолчали.

Пюс копалась в музыке и, когда курящий джентльмен ушёл, включила звук, и дребезжащий, надтреснутый голос, андрогинный, не женский, но и не мужской, отчаянно и натужно запел, выдерживая ритм, под который можно танцевать и танго вдвоём, и прыгать на месте всю тему одному.

Они вскочили и начали плясать: размахивая ногами, кривляясь, кружась и летя. Шёпотом подпевая, сплетая руки для того, чтобы крутануть друг друга, но и не наступить босой ногой на светящийся снизу смартфончик. И когда плачущий, несчастный, как завтрашнее похмелье, голос проскрипел жалостливый финал, и они рухнули на плечи друг другу, изображая безутешные рыдания, Пюс выскользнула из рук подруги и быстро заговорила:

– Стой! Стой! Замри!

Зитц замерла, подняв руки: «сдаюсь».

– Давай! Давай замрём и запомним, как мы были ещё вот такие!

– Какие?

– Клёвые. Смешные. Нелепые. Не злые! Давай не станем стервами, когда уже должны будем ими стать!

– А это когда?

– Это когда туфли на высоких «устойчивых» каблуках и ненавидишь таких, как мы сейчас.

– Аха-ха-ха! Как наши матери?

– Да-а-а!

– Давай.

Пюс ткнула в «реплей», и они ещё раз сплясали под рыдания андрогина. Вспотевшие, едва переводя дыхание, сердца колотятся, они захватили плед и бутылки и поднялись по лесенке на крышу.