Тренировочный день 7 - Виталий Хонихоев

— Жанна Владимировна. — говорит Наполи, приподнимаясь на локте и скривившись от боли: — не надо меня в город везти. Мне уже лучше. Спасибо вам за все. Я лучше после обеда выпишусь и пойду по своим делам.

— И куда ты собрался, красивый такой? — прищуривается женщина: — ты себя в зеркало видел? Краше в гроб кладут. Ты же за порог выйдешь и свалишься.

— Не надо в больницу. — говорит Наполи, садясь на кровати и чувствуя, как дрожат у него ноги: — у меня дела.

— Ты смотри какая деловая колбаса. — насмешливо тянет женщина, но встречается с его взглядом и вздыхает: — ну хорошо. Позвоню в райцентр чтобы машину зазря не гоняли, скажу, что поправился ты. Но мне придется сказать, что я неверно оценила тяжесть твоего состояния, Николай. — она наклоняет голову: — так что ты мне будешь должен. У меня тут репутация.

— Конечно. — легко соглашается он: — все что угодно. Я могу достать…

— Тогда пообещай мне что еще два дня тут полежишь, пока полностью не поправишься. — перебивает его женщина: — а то сдам тебя в город только в путь. А?

— Но…

— Обещаешь?

— Да. Ладно. Обещаю. — кивает Наполи, прижатый в угол. Женщина в белом халате удовлетворенно кивает головой.

— Вот и славненько. — говорит она.

— Еще раз спасибо. Вы меня спасли. — говорит Наполи. Как агент влияния он знает насколько важно налаживать связи и выстраивать отношения с людьми вокруг. Даже со случайными. Нет, особенно со случайными…

— Да ты мне спасибо говори, а Витьке. — говорит женщина: — он тебя привез вовремя. И помогал во время операции. Крови твой товарищ не боится, даже капельницу помог ставить. Хороший ассистент из него получится… — она прикусила губу, думая о чем-то своем.

— Витьку? — теряется Наполи.

— Он велел привет тебе передать как в себя придешь. И чтобы рубашку ему вернул. Клетчатую. — улыбка скользит по губам женщины и Наполи сглатывает. Все. Ему конец. А он — слабый, слабый, слабый! Если эта женщина сейчас протянет руку и… он даже ей противостоять сейчас не сможет! Она — рослая, с развитыми мышцами, хладнокровная как любой врач… вот ее рука уже тянется к его глотке, короткий удар и будет перебита трахея, ребром ладони, он видел такое…

— Ты чего встрепенулся? — удивляется женщина, убирая руку: — у тебя вон, кусочек масла к щеке прилип. Если ты это из-за рубашки, так не переживай, Витька новую купит. Слушай, скажи мне, а у этого кобеля постоянная девушка есть?

— Не знаю. — отвечает Наполи, думая о том, что ему нужно перестать уже себя накручивать. А еще он подумал о том, что чертов Полищук, хоть и ликвидатор, но выстраивает связи куда лучше, чем бывший агент влияния.

Евгения Петровна Лермонтович, мама одного сорванца

Просторное помещение бухгалтерии молокозавода утопало в послеобеденном солнечном свете, проникавшем через высокие окна с деревянными рамами. Вдоль стен стояли массивные металлические столы советского производства, заваленные папками с документами, счетными машинками «Феликс» и логарифмическими линейками. На стеллажах рядами выстроились толстые гроссбухи в зеленых и коричневых переплетах.

У окна за небольшим круглым столиком собрались три женщины. Женечка, стройная брюнетка с аккуратной укладкой, осторожно помешивала сахар в стакане с подстаканником. Ее синее платье с белым воротничком было безупречно отглажено, а на запястье поблескивали тонкие золотые часики — подарок от бывшего мужа, который она так и не решилась отдать в ломбард или переподарить.

Рядом с ней сидела кудрявая Леночка, главный бухгалтер, чуть за тридцать, в модной клетчатой юбке и белой блузке. Инночка, самая молодая из троих, двадцати восьми лет, с волосами цвета спелой пшеницы, собранными в элегантный пучок, прихлебывала чай из фарфоровой чашечки, которую принесла из дома.

На столе лежала развернутая газета «Правда», стояла ваза с конфетами «Мишка на Севере» и термос с кипятком. За окном виднелись заводские корпуса и дымящиеся трубы молокозавода. Перерыв на чай в бухгалтерии — это не просто пятнадцать минут на бегу, это священнодействие, ритуал, который не менялся годами и десятилетиями.

— Опять Холодков с новенькой закрутил. — говорит Леночка, поставив свою чашку на стол: — вот же кобелина. Говорят что по этому поводу профсоюзное собрание скоро будет. На вид поставят с занесением а то и уволят по статье.

— Холодкова-то? Этого разве уволишь? Он же номер один в своей бригаде и специалист узкого профиля. Нет, скотина конечно… но новенькая сама виновата. Что не знает с кем связалась? — Инночка ставит на стол жестяную коробочку со свежим печеньем: — угощайтесь, девчата, я вчера дома испекла. С корицей.

— А я за Бобку переживаю. — вздыхает Женечка, держа в руке кружку с крепким чаем: — в этом году у него успеваемость упала.

— И немудрено. — сочувственно кивает ей Леночка, наклонившись чуть вперед и взяв печенье из коробки, предложенное Инночкой: — мальчики всегда тяжело такое переживают. Но ты держись, это пройдет.

— Ой, Леночка, да все не так. Бобка про отца и не вспоминает, говорит, что он нас предал и ушел к другой семье, не плачет, только злится. Просто он в этом году изменился, все-таки уже восьмиклассник. — отмахивается Женечка: — еще и в лагере дел натворил, меня в школу вызывали, представляешь!

— Помню-помню. Ты тогда заплаканная пришла из-за какой-то дурацкой гранаты…

— Так его чуть на учет не поставили! — всплескивает руками Женечка: — а Бобка у меня такой чувствительный!

— В том же самом лагере, где в позапрошлом году Добрая Вожатая была? Ну, которая со своими воспитанниками душ вместе принимала? — Инночка подается вперед, ее глаза блестят: — там же, да?

— Вот тебе Инночка лишь бы сплетни таскать. — выговаривает Леночка, поправляя прическу: — давай лучше Женечку послушаем. Жень, так и чего? Не поставили же твоего Бобку на учет? Учет в детской комнате милиции это ж на всю жизнь потом запись останется…

— Не поставили. Тогда замяли все это дело. Да учитель его постарался, Виктор Борисович. Он и выгородил, дескать пацаны всегда чего-нибудь да делают, сорванцы же. Говорил, что он и сам в детстве такое вытворял…

— Погоди… это ж тот самый что на гранату пузом упал? — насмешливо