Ассасин 1: миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

Рыжеусый оказался Марко, рабочий с табачной фабрики. Остальные, Стеван, Милан, Бранко, Йован, тоже рабочие или мелкие служащие. Простые парни, лет двадцати пяти- тридцати, с мозолистыми руками и открытыми лицами.

— Русский журналист! — восторженно повторял Марко. — Брате, добро дошли! Россия наш старший брат! Без России мы пропали!

— Не преувеличивай, — улыбнулся я. — Сербия сильна и без России.

— Сильна, да, — кивнул Стеван, худощавый парень с умными глазами. — Но Австрия сильнее. Если они нападут, нам нужна помощь. Россия поможет?

Прямой вопрос. Я осторожно подбирал слова.

— Россия всегда поддерживала славянских братьев. И будет поддерживать. Но война страшное дело. Лучше избегать ее, если возможно.

— А если невозможно? — Марко наклонился ближе, глаза блестели. — Если Австрия нападет? Если они захотят раздавить нас, как раздавили в восьмом году Боснию?

— Тогда Россия не останется в стороне, — твердо ответил я. — Но вопрос в том, что можно сделать, чтобы до этого не дошло.

— Ничего, — мрачно сказал Бранко, коренастый мужчина с шрамом на щеке. — Австрийцы хотят нас уничтожить. Они ждут повода. Если не дадим повода, придумают сами.

— Поэтому нужно быть осторожными, — заметил я. — Не давать им повода.

— А как же гауптман Шульц? — вызывающе спросил Марко. — Чабринович дал им повод. И что? Ты думаешь, это плохо?

Я почувствовал, как напряглись все за столом. Проверка. Они проверяют меня, как я отношусь к убийству австрийского офицера.

Я сделал паузу, отпил вина. Потом сказал медленно, выбирая слова:

— Чабринович был смелым человеком. Отдал жизнь за то, во что верил. Это достойно уважения. Но… — Я посмотрел на них серьезно. — Я не знаю, поможет ли его смерть Сербии. Австрийцы используют это как предлог для давления. Напряжение растет. Может начаться война, к которой ни Сербия, ни Россия не готовы. И тогда погибнут тысячи таких, как Чабринович. Но уже без пользы.

Марко нахмурился, но Стеван кивнул задумчиво.

— В этом есть смысл. Терроризм опасная игра. Можно спровоцировать то, к чему не готов.

— Но что же тогда делать? — горячо спросил Йован, самый молодой, лет двадцати. — Смириться? Терпеть австрийское иго? Смотреть, как наших братьев в Боснии унижают и убивают?

— Нет, — ответил я. — Не смириться. Но действовать умно. Готовиться. Укреплять армию. Искать союзников. Дождаться момента, когда будете готовы. И тогда нанести удар, который решит все.

Марко долго смотрел на меня, потом медленно кивнул.

— Ты прав, брате. Умные слова. — Он поднял стакан. — За умную борьбу. И за Россию, которая нас поддержит, когда придет время!

Мы выпили. Разговор перетек на другие темы. О России, о Петербурге, о том, как там живут люди. Я рассказывал, они слушали, задавали вопросы. Постепенно напряжение ушло, беседа стала непринужденной.

Через час к нашему столу подошел один из студентов с соседнего стола. Тот самый худощавый юноша с впалыми щеками, который горячился во время спора.

— Извините, господа, — сказал он вежливо, но с напором. — Я слышал, вы из России. Журналист?

— Да, — кивнул я. — Александр Соколов.

— Душан Илич, — представился юноша. — Студент медицинского факультета.

Душан Илич. Первое имя из списка Артамонова. Девятнадцать лет, романтик, поэт, член «Черной руки». Его слабость это мать.

Я протянул руку. Он пожал. Ладонь тонкая, пальцы длинные, рука интеллигента, не привыкшая к физической работе.

— Рад знакомству, господин Илич. Садитесь, присоединяйтесь.

Душан сел, Марко налил ему вина. Юноша отпил, посмотрел на меня пристально.

— Вы пишете о Сербии?

— Да. О славянском вопросе, о положении сербов в Австро-Венгрии.

— Значит, вы понимаете нашу борьбу. — В голосе жар, фанатизм, готовность к жертве. — Вы знаете, что творят австрийцы. Как они давят нашу культуру, запрещают язык, убивают патриотов.

— Знаю, — спокойно ответил я. — Сегодня весь день собирал свидетельства. Ужасающие вещи.

— И что вы думаете? — Душан наклонился ближе. — Что должны делать мы, молодые сербы? Сидеть сложа руки? Или бороться?

— Бороться, — твердо ответил я. — Но борьба бывает разной. Бороться оружием, пером, словом, делом. Главное чтобы борьба приносила результат, а не только красивую смерть.

Душан вздрогнул, словно я ударил его.

— Красивую смерть? — повторил он. — Вы считаете, что умереть за родину это просто красивая смерть?

— Нет, — спокойно сказал я. — Умереть за родину это подвиг. Но важнее жить для родины. Действовать так, чтобы твоя жизнь принесла свободу, а не просто стала еще одной жертвой.

Душан молчал, переваривая мои слова. Потом спросил тише:

— А если другого пути нет? Если только твоя смерть может что-то изменить?

— Тогда умирай, — ответил я. — Но сначала убедись, что это действительно так. Что нет другого пути. Что твоя смерть не будет напрасной.

Юноша долго смотрел на меня, потом кивнул.

— Мудрые слова, господин Соколов. Для русского журналиста вы мыслите вглубь.

Я усмехнулся.

— Я много видел. Много размышлял. Это приходит с опытом.

Мы говорили еще час. Душан рассказывал о своих мечтах. Освободить Боснию, объединить всех южных славян, создать великое славянское государство от Адриатики до Черного моря. Глаза его горели, руки дрожали от эмоций.

Я слушал, иногда вставлял реплики, направляя разговор. Не соглашался слепо, но и не спорил открыто. Поддерживал идеалы, но предостерегал от опрометчивости.

К концу вечера я чувствовал, что контакт установлен. Душан видел во мне союзника, русского, который понимает их борьбу. Марко и его друзья тоже приняли меня. Я стал для них «свой».

Когда мы расходились, уже за полночь, Душан сказал:

— Господин Соколов, мы собираемся послезавтра вечером. Кафана «Аџамова», на Дорчоле. Дружеская встреча, обсуждаем будущее Сербии. Если хотите, присоединяйтесь. Там будут интересные люди.

Кафана «Аџамова». Именно то место, которое Артамонов назвал гнездом радикалов.

— С удовольствием, — ответил я. — Благодарю за приглашение.

Мы обменялись рукопожатиями. Я вышел из «Златни Крста» в прохладную ночь. Улицы Белграда опустели, только вдали слышались шаги жандармского патруля.

Я зашагал к дому.

Начало положено. Первый контакт установлен. Душан Илич, романтик и фанатик, видит во мне друга. Надо оправдать его ожидания.

* * *

Душан Илич шел по узким улицам Дорчола к книжной лавке «Српска Књига», и каждый его шаг отдавался в висках тупой болью, которая не похожа на обычную головную боль. Эта боль приходила из более темного места. Из того места в его душе, где жила память о горах, о крике медведя, о лице младшего брата Милоша, побелевшем перед смертью.

Солнце стояло в зените над Белградом. Майское солнце тысяча девятьсот четырнадцатого года, яркое и жестокое, превращало булыжную мостовую в раскаленную сковородку.

Пахло пылью, конским навозом, жареным мясом из лавки мясника Йована, табаком из открытых дверей кафан. Пахло городом, который жил обычной жизнью, не зная, что внутри этого худого юноши с впалыми щеками и горящими