Ассасин 1: миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

— Понимаю, господин Скерлич. И благодарю за доверие.

Мы допили кофе, обсудили еще некоторые детали. Скерлич рассказал о политической ситуации в Сербии, о противостоянии либералов и националистов, о напряжении в отношениях с Австрией после убийства гауптмана Шульца.

— Город на грани взрыва, — сказал он тихо, глядя в окно на улицу, где маршировал отряд жандармов. — Австрийцы требуют выдачи всех членов «Черной руки», сербское правительство отказывается. Давление растет. Боюсь, это плохо кончится.

— Как, по-вашему, далеко зайдет «Черная рука»? — осторожно спросил я. — Они способны на что-то действительно громкое?

Скерлич повернулся ко мне, и в глазах его я увидел страх.

— Господин Соколов, я либерал. Не одобряю методы террора. Но понимаю, откуда берется отчаяние. Сербы в Боснии и Герцеговине живут как рабы. Их унижают, притесняют, убивают. Молодежь видит это и радикализируется. «Черная рука» предлагает им действие, месть, иллюзию справедливости. — Он помолчал. — Они способны на что угодно. На самое безумное. И это меня пугает. Потому что любой громкий теракт даст Австрии повод для войны. А Сербия войну с империей не выдержит.

Я запомнил эти слова. Скерлич боялся того же, что и Редигер. Боялся, что «Черная рука» спровоцирует катастрофу.

Мы попрощались, и я покинул редакцию с адресами людей для интервью. Остаток дня провел, беседуя с ними, записывая факты, имена, даты.

Пришлось побегать, чтобы успеть встретиться со всеми. Но мне не привыкать.

К вечеру у меня собралась по кусочкам картина бесчинств, творящихся в Боснии под австрийским владычеством. Где-то перегибы провоцировали сами сербы, где-то их намеренно доводили до вспышек необузданного гнева.

В восемь вечера я вошел в кафану «Златни Крст» Золотой Крест.

Заведение находилось на улице Краля Петра, в самом сердце старого Белграда. Одноэтажное здание с высокими окнами, через которые лился желтый свет керосиновых ламп. Вывеска над дверью — деревянный крест, покрытый потемневшей позолотой.

Я толкнул дверь и вошел внутрь.

Глава 22

Кафана

Кафана была полна. Длинные деревянные столы, за которыми сидели мужчины разного возраста, от юных студентов до седых интеллигентов.

Все курили, пили, говорили. Шум стоял такой, что с трудом можно расслышать собеседника. Пахло табаком, ракией, жареным мясом и кофе.

Стены увешаны картинами. Портреты сербских королей, сцены из битв с турками, пейзажи балканских гор. В углу стоял старый рояль, за которым сидел человек с бородой и играл что-то меланхоличное.

За стойкой бара стоял толстый хозяин в белом фартуке, разливавший ракию из большого графина. Официанты сновали между столами с подносами, на которых дымились тарелки плескавицы, чевапчичи, сармы.

Я прошел к угловому столику, как посоветовал Артамонов. Стол был свободен. Маленький, на двоих, у окна. Идеальная позиция. Вид на всю кафану, спина к стене, два пути отхода через главную дверь и через заднюю, ведущую на кухню.

Сел, положил шляпу на соседний стул. Подошел официант, молодой парень лет двадцати с лоснящимся лицом.

— Добар вече, господине. Шта желите? — Добрый вечер, господин. Что желаете?

— Ракију и кафу, — ответил я по-сербски. — И плескавицу, если есть свежая.

— Има, има. — Есть, есть. Официант кивнул и умчался.

Я достал из кармана сегодняшний номер «Политики», одной из главных белградских газет, и развернул, делая вид, что читаю. На самом деле изучал публику.

За длинным столом у окна сидела компания молодых людей, человек десять. Студенты, судя по дешевой одежде и горящим глазам. Громко спорили о чем-то, размахивали руками. Один, худой юноша с впалыми щеками, особенно горячился, стуча кулаком по столу.

За соседним столом трое мужчин постарше, лет тридцати. Одеты лучше, пиджаки, галстуки. Интеллигенция. Один из них что-то писал в блокнот, другие обсуждали, заглядывая через его плечо. Поэты или журналисты.

В углу за столиком у рояля сидела женщина лет двадцати пяти, одна. Редкость для Белграда, где женщины не ходили в кафаны без сопровождения. Одета по-парижски. Узкая юбка, блузка с кружевами, широкополая шляпа. Курила папиросу в длинном мундштуке, слушала музыку. Художница, вероятно.

Официант принес заказ. Ракия в маленькой рюмке, прозрачная, как вода. Кофе в медной джезве, густой, ароматный. Плескавица — большая котлета из рубленого мяса, дымящаяся, с луком и лепешкой.

Я отпил ракии. Горло обожгло огнем, но приятным, согревающим. Потом кофе смягчил жжение. Откусил плескавицу. Вкусно, сочно, с пряностями.

Продолжал читать газету, время от времени поднимая глаза и оглядывая зал. Никто не обращал на меня внимания. Еще один посетитель, еще один одинокий мужчина за столиком.

Прошло минут двадцать. Я допил кофе, доел плескавицу, заказал еще ракии. Начинал думать, что Артамонов ошибся. Никто не подходил, не заговаривал.

Но тут дверь кафаны открылась, и вошла новая компания. Человек пять, молодые, шумные. Один из них, высокий парень с рыжими усами в рабочей куртке, громко крикнул что-то хозяину, и тот рассмеялся.

Компания расселась за длинным столом рядом со студентами, заказала вино и еду. Начали петь, сербскую народную песню о косовской битве. Другие посетители подхватили. Через минуту вся кафана пела.

Я сидел молча, слушая. Песня красивая, печальная, о героях, павших в бою с турками, о славе и жертве, о том, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

Когда песня кончилась, все захлопали. Хозяин принес компании графин вина бесплатно. Награда за то, что подняли настроение.

Рыжеусый парень поднял стакан, провозгласил тост:

— За Сербию! За свободу! За тех, кто отдал жизнь за нашу землю!

— Живели! — отозвались все. — Да живет!

Выпили залпом. Потом рыжеусый обвел взглядом кафану и вдруг заметил меня. Уставился с любопытством.

Я продолжал спокойно читать газету, но чувствовал его взгляд. Через минуту он встал и направился к моему столику. Подошел, встал рядом, положил руку на спинку свободного стула.

— Добар вече, — сказал он с любопытством. — Нисте из Београда, зар не? — Добрый вечер. Вы не из Белграда, верно?

Я поднял глаза от газеты, улыбнулся вежливо.

— Верно. Я из России. Александр Соколов, корреспондент.

Лицо парня расплылось в широкой улыбке.

— Руски! — Русский! Он повернулся к своим товарищам, крикнул: — Дружине, овде је Рус! Новинар из Русије! — Друзья, здесь русский! Журналист из России!

Вся его компания оживилась. Замахали руками, приглашая присоединиться. Рыжеусый схватил мой стул, мою рюмку, мою шляпу.

— Дођите код нас, молим вас! Не можете седети сам! — Идите к нам, пожалуйста! Не можете сидеть один!

Я поколебался для вида, потом кивнул.

— Благодарю. С радостью.

Меня усадили за их стол, налили вина, представили.