Моя обитель - Эмили Ли

– Она, правда, ничего не рассказывала толком, хоть я и постоянно спрашивала. Говорила, что любит его безмерно, что он чем-то напоминает ей отца, и что собирается за него замуж, – её голос стал тоньше, задрожал, она явно собралась плакать.

– Как он ухаживал? Цветы дарил сам или кто-то приносил? Куда ходили? Вспоминайте! Это очень важно! – Эвелин хотелось с силой встряхнуть девчонку, а лучше вытрясти из неё правду. Но приходилось сидеть и контролировать своё нетерпение, нельзя ещё больше напугать её.

– Они не могли гулять открыто, и это её очень расстраивало. Она часто жаловалась мне, что хотела познакомить его с родителями, но он не разрешал, говорил, что должно пройти время, что нужно всё сделать правильно… А ещё письма ей писал. Некоторые из них Кристен показала мне. Такие нежные и проникновенные слова. Он сравнивал её с белой лилией, писал, что она такая же чистая и невинная.

– Где эти письма? – сердце Эвелин забилось чаще.

– Не знаю. Она должна была сжечь их. Он просил так делать после того, как она прочитает, мол это увековечит написанные строки, но Кристен не могла. Она хранила их все, корила себя за эту ложь и часто просила прощение у Создателя за нарушение клятвы, данной любимому.

– А где хранила? – повторила воительница.

– Я как-то не спрашивала… – извиняющимся тоном проговорила девушка.

Эвелин с надеждой всматривалась в лицо Таманы, надеясь услышать хоть что-то ещё, но девушка молчала, потупив взгляд, и нервно перебирала складки платья.

– Вы виделись с ней в день смерти? – наконец-то спросила воительница.

– Нет, – с грустью ответила Тамана. – Последнюю неделю мы вообще редко виделись. Кристен всего на несколько минут заскакивала и то пару раз, предупредить, что у неё всё хорошо, и попросить прикрыть перед родителями, на случай если они будут спрашивать, где она.

Пастор Демьян прошел через весь зал и остановился у высокого постамента, положил на него священное писание. Прихожане, как по команде, замолчали, приготовившись слушать. А Эвелин тихо ругнулась себе под нос: не успела уйти, теперь придётся сидеть – обидеть пастора демонстративным уходом не хотела. Она устроилась поудобнее, отстраняясь от происходящего, и принялась обдумывать рассказанное Таманой.

Голос пастора был глубоким, спокойным, умиротворяющим, а речь размеренной, без резких переходов и особых интонаций. Воительница сначала пыталась подавить зевки, потом боролась с собственными веками, которые тяжелели с каждой минутой, а затем и вовсе уснула. Тамана несколько раз осторожно касалась локтя женщины, вырывая из сладкой дремы.

Сквозь сон почувствовав волнение присутствующих, Эвелин открыла глаза и постаралась понять, что случилось. Пожар? Нападение? Рука метнулась к оружию. Увидев за трибуной Джеймса, разволновалась. Не хотела знать его в этой роли. Да, она видела его в церковном одеянии, но не воспринимала служителем. Для неё он уже давно был просто Джеймсом. А пока рассматривала его серьезное лицо, упустила момент, когда можно было уйти.

Джеймс не декламировал наизусть святое писание, как до этого делал пастор, а читал, сухо и без эмоций. Выглядело так, словно ученый зачитывает научный доклад коллегам. Бархатистые нотки его голоса вызывали кокетливые улыбки у юных прихожанок и покровительственные у дам постарше. Эвелин же, пользуясь массовостью, открыто любовалась им, не боясь, что её внимание будет замечено. Собственно, все так делали: смотрели на служителя Создателя. Вот только она ошиблась. Он заметил её и в этот момент запнулся, замирая на полуслове. Их глаза встретились, вызывая у неё дрожь по телу.

– Эвен… я так хочу тебя поцеловать… – слова давались с трудом, он не справлялся со своими чувствами, – но… не это место… не сейчас…

Почему-то вспомнилось. Здесь и сейчас. Она судорожно вздохнула. Сидеть вот так, на виду у всех, смотреть ему прямо в глаза, и понимать, что между ними было что-то очень личное, только их, недоступное никому из присутствующих… Опьяняло, вызывало трепет, сводило с ума. А самое главное безумие состояло в том, что… Джеймс испытывал те же чувства. Она видела это по блеску его глаз, по волнению, с каким он сжимал лист книги.

Прихожане стали искать причину заминки, но Кассия предупредила возможные скандальные сплетни. Она серой тенью скользнула к отцу Джеймсу, подала стакан воды, отвлекая внимание всех на себя. Служитель окинул её недовольным взглядом, но воды отпил и вернул стакан девушке.

Эвелин честно старалась больше не встречаться с ним глазами, но каждый раз проигрывала своим желаниям, снова и снова ловила сияние его глаз, предназначенное только ей. Едва он закончил свою речь, Эвелин подскочила, собираясь уходить, но перед этим быстро прошептала Тамане:

– Постарайтесь никуда не выходить из дома, вообще, ни с кем не говорите, ни у кого ничего не берите из рук. По крайней мере до тех пор, пока не найдут убийцу.

– Я завтра уезжаю, буду жить в столице, – с грустью ответила девушка. – Отец настоял.

– Правильно сделал.

Увидев, что трибуну занял отец Патрик, Эвелин поспешила прочь. Этого служителя она точно слушать не собиралась.

На свежем воздухе даже дышать стало легче. Краем глаза Эвелин увидела покидающую церковь Кассию. Это придало воительнице резвости. Не хватало ещё выслушивать ревнивые бредни сестры. Совесть больно кольнула и напомнила, что для злости Кассии есть все основания.

По мере отдаления от обители к Эвелин возвращалось нетерпение. Письма. Был шанс найти их. Если Кристен испытывала вину, то значит, так и не призналась своему таинственному возлюбленному в их сохранности.

Охранник в поместье Браунов встретил её улыбкой.

– А где ваш чудесный рыжий пес? – дружелюбно спросил Бэзил.

– Отдыхает. А хозяйка дома? – поинтересовалась Эвелин.

– Дома. Она и до этого не особо куда-то ходила, а после вашего визита и вовсе перестала нос показывать, даже во двор. Стюрт весь извелся в переживаниях, не знает, как отобрать у неё бутылку.

Воительница хмыкнула и прошла дальше. Да уж, с такими работниками и враги не нужны. Все сплетни вынесут из дома. А что не смогут, то придумают.

При виде неё лицо дворецкого перекосилось. Сразу стало понятно, кого он винил в несчастье, приключившимся с его госпожой.

– Я к госпоже Браун, – спокойно сказала Эвелин.

– Она плохо себя чувствует, – грубо отрезал он.

Воительница подняла в насмешке одну бровь, окидывая его внимательным угрожающим взглядом, от которого обычно противники ежились. Так случилось и в этот раз. Но как бы ему ни было неуютно и неприятно, отступать мужчина не собирался.

– Кто там? Марк, это ты? – негромко спросила из глубины дома Мэри. Надежда в её голосе больно резанула дворецкого. Он скривился и ответил:

– К вам