Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

— Настоящий революционер должен! Ты слышишь? Должен всё потерять! — услышал он жаркий, горячечный голос Бартоша Камински, яростный и полный напора. Он говорил по-польски, поэтому, очевидно, не боясь, что его подслушают, совсем не приглушает голос, — Мать, отца, возлюбленную, всё состояние, и всякую надежду на благополучное разрешение дела, и всё это — по вине Власти!

— Я с тобой не согласен, — послышался рассудительный голос Матеуша, — это…

— Такой и только такой человек, которому нечего терять, и станет настоящим Революционером! — яростно перебил его Камински, — И мы должны…

Голоса удаляются, но Ежи, он же Ванька, у которого и до этого были вполне резонные вопросы к друзьям-полякам, невольно примерил это к себе, и…

… примерилось. Вот прям совсем хорошо услышанное село, можно даже сказать, как на него шили.

'- А ведь и верно… — мрачно подумал он, доставая папиросу, и, так и не прикурив, вертя её в руках, — только тот, кому нечего терять…

«- Звучит… да, страшно! Но Бартош, с его фанатизмом… да и остальные, пожалуй, способны. Ради Польши, разумеется! Ради страдающей Родины…»

— Неужели… — он закурил наконец, тут же обнаружив, что, пока думал и вертел папиросу в руках, высыпал из неё почти весь табак, и достал новую, — А ведь если так, то ведь и сходится всё! Кто я им? Никто, по большому счёту. Они друг с другом с детства знакомы, а таких, как я, у них сотни знакомых.

«- Отсюда… — мрачно подумал он, достав новую папиросу из портсигара и наконец закурив, — Если плясать отсюда, то все неувязки, все мои парижские приключения, они становятся понятны! Может, вообще с самого начала, с дуэли, к которой они подвели…»

Он уже для себя всё решил, и факты, которые никак не уложились в эту теорию в эту теорию, отмелись с треском, вырубились топором со всем неистовым пылом юности!

Докурив, он пошёл прочь, сам не зная куда, но…

' — Ковальски должен умереть!' — мысленно и очень жёстко, с ненавистью к себе и ко всему миру, подытожил он.

* * *

— Настоящий революционер должен всё потерять… — сказал Бартош, и, безумно хихикнув, проверил верёвки, растягивающие Ежи на грязном столе, — Всё… всё ради Польши!

Он, ещё раз хихикнув и покосившись на жертву, отошёл в тёмный угол подвального помещения, где начал перебирать, судя по металлическому лязгу, какие-то инструменты.

' — Чёрт… чёрт, чёрт, чёрт!' — попаданец панически забился в путах, не понимая решительно ничего, — Как я здесь оказался⁈'

Последнее, что он помнил, это заселение в номер отеля…

… но портье, очевидно, был в сговоре с поляками и… а впрочем, какая разница⁈ Голова мучительно пульсирует от боли, а руки и ноги заледенели так, что он их почти не чувствует, и ситуация, очевидно, скверная…

— Послушайте, Бартош, — тщательно подбирая польские слова, обратился к нему Ежи подрагивающим голосом, — я всё понимаю! Вы хотите свободу для нашей Польши, и я, в свою очередь…

Как у него во рту оказался кляп, он не понял…

… но когда Бартош обернулся, и лицо его потекло, став лицом Бориса Константиновича, попаданец сперва едва не сошёл с ума от ужаса…

… а потом, кто-то из глубины сознания прокричал, что этого не может быть, и это сон, сон, сон! Это не может быть правдой!

— Ах ты ж чёрт… — глотая воздух пересохшей глоткой выругался Ванька, сев на кровати и безумными глазами озирая номер, всё ещё не вполне осознавая, что все эти ужасы просто приснились ему!

Но вот похмелье… и ужаснейшее, худшее, пожалуй, в его недолгой жизни, самое настоящее. Жесточайшее!

Да и самочувствие вообще такое… как при тяжёлом гриппе, что, учитывая предысторию, совершенно не удивительно.

— Ох-х… — упав на влажные от пота подушки, он скривился от подступившей головной боли и тошноты, и некоторое время полежал без движения, стараясь не думать ни о чём, а лишь ожидая, пока его голову прекратит стискивать тисками.

Очень не сразу он отошёл, и, всё так же не вставая, несмотря на мучительную жажду, принялся собирать в кучу разбежавшиеся мысли.

Вчера, нагулявшись, уже сильно за полночь он заселился в отель неподалёку от пляс дю Карузель, а потом, через услужливого портье, почуявшего наживу, как акула кровь, заказал выпивку и…

… приподнявшись, он огляделся, убедившись, что до девок, к счастью, не дошло! Во всяком случае, в номере ни девок, ни следов их пребывания, и это, пожалуй, к лучшему…

Встав на подрагивающие ноги, воспользовался ночной вазой по назначению, а потом, почувствовав прилив дурноты, ещё раз.

В номере нашёлся и умывальник, и кувшин с водой, и какие-то сомнительные, но, очевидно, патентованные пилюли, облегчающие головную боль, с любезной записочкой, сообщающей постояльцу об этом. Ванька, не долго думая, проглотил одну и запил, а потом, чувствуя тошноту, медленно, но жадно выпил два стакана воды, чувствуя, как утихает головная боль.

— Я так подсяду… — хрипло сообщил он неведомо кому, прошаркивая к окну, а затем, отживев, изучая номер, в котором, как оказалось, есть и узенький, на полшажочка, балкон, и даже гостиная, которой он вчера не обнаружил.

— Ага… недёшево, кажется, — нервно постановил попаданец, проверяя портмоне и пытаясь вспомнить, а сколько же там, чёрт подери, было⁈ По самым скромным оценкам, на отель, ну и на пьянку посредством портье, ушло как минимум пятьдесят франков, и уже это, чёрт дери, совсем немало.

— Надо завязывать с пьянками, — констатировал он мрачно, снова, в который уже раз, тревожась о финансовой безопасности. Нет, так-то деньги есть…

… проблема только в том, что он до сих пор не ощутил их в полной мере своими. Да и, собственно, не так у него много денег, чтобы транжирить их!

Если бы они лежали на счету или были бы вложены в надёжное дело с умеренной доходностью, он мог бы позволить себе купить особнячок или небольшое поместье где-нибудь в провинции, или хорошую квартиру в одной из европейских столиц, не в самом центре. А после — вести жизнь обеспеченного рантье, не думающего о хлебе насущном, но и не имеющего возможность кутить, не задумываясь.

Но это — если… а пока деньги только тают, да и, учитывая парижские и