Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

… а может быть, и бежать, забыв о вкладах, куда-нибудь далеко-далеко, в Южную Америку!

Последнее, конечно, очень гипотетически… но приключений, на его бедовую голову, многовато…

… и он не в первый раз задумался, что может быть, сам Мир не то выдавливает из себя чужеродный элемент, не то проверяет на прочность, пытаясь встроить его.

— Чёрт! — опомнившись, он посмотрел-таки на пузырёк с таблетками, а вернее, на состав, прописанный на этикетке, и его ожидания оправдались, — А… ясно! Вот с чего меня на философские измышления потянуло!

Несколько оклемавшись, умылся и почистил зубы, а после, недолго думая, взял чистую одежду в саквояже, и, спустившись вниз, уточнил у портье адрес ближайшей общественной бани.

— Бани? — оживился портье, разбитной и в тоже время услужливый малый, движущийся, как на шарнирах, — О, месье! Я знаю о них всё!

Он пустил в рассказ, в котором фигурировали серные ванны, папаша Бертье, кабачок по соседству, очаровательная Мари, которая…

… ну вы понимаете!

Всё это было вывалено, кажется, менее чем за минуту, и в иное время попаданец, пожалуй, восхитился бы не только экспрессий, но и весьма недурной подачей, которой во времена более поздние позавидовали бы самые матёрые гиды. Но…

— … простите, месье, — повинился портье, заткнувшись наконец, и несколько смущённо понимая, что постоялец после вчерашнего способен только моргать и улавливать отдельные слова, но не саму информацию, — я мальчика с вами отправлю, он отведёт.

— Жи-иль! — заорал он внезапно, так что Ванька аж покорёжило, — Ох, простите, месье…

— Жиль… — значительно тише закричал, скорее даже зашептал портье, отбегая в сторону и ныряя в какую-то каморку, — Жиль, чертёнок, вот ты где! Проводи месье Вандама в баню, к старику Бертье, да смотри…

Остаток фразы попаданец прослушал, пытаясь сообразить, причём тут Вандам…

… пока не вспомнил, что он, кажется, представился при заселении не своим именем.

«Чертёнок» Жиль оказался вертлявым, смазливым, хотя и несколько прыщеватым мальчишкой лет тринадцати, классического галльского типа. Сходу вывалив на попаданца тонну информации, он заскакал вокруг, разбрасываясь словами и эмоциями…

… и Ванька уже в бане, распрощавшись с ним, и сунув на прощание чаевые, понял, что с ним, кажется, заигрывали… и пожалуй, без «кажется»!

— Ф-фу ты… — тихонечко пробурчал он, опускаясь в серную ванну так, что вода залила даже уши, — вот уж действительно, Содом с Гоморрой!

Нет, о французских нравах он наслышан, да и не сказать, что Россия, по крайней мере, верхи, исповедуют, хм… более традиционные ценности. А уж в людских, бывало, чего только не наслушаешься! Но когда это касается непосредственно тебя, ситуация, чёрт дери, приобретает совсем другой окрас!

Постаравшись выбросить из головы все мысли, он погрузился в полудремотную нирвану, растворившись в горячей воде и Вселенной, не обращая внимания на происходящее вокруг. Немного отмякнув, придя в себя в потихонечку остывающей воде, он вернулся в реальность…

— Да, да, — негромко, но очень горячо говорил, опускаясь в ванную по соседству, какой-то мужчина с жидким телом, необыкновенно лохматой головой и огромной, не по росту и телосложению, бородой. И всё бы ничего, но русская речь в Париже, да после всех его приключений насторожила попаданца. Он, напрягшись, невольно начал прислушиваться к чужому разговору, разом растеряв весь наркотический релакс.

— С предисловием Герцена! — очевидно, продолжил мужчина разговор, обращаясь к невидимому собеседнику, — Как вам, Олег Ильич?

— Как же, читал я «Колокол[i]», читал! Остро! Остро, и очень умно! — отозвался невидимый надтреснутым тенором, — Скажу вам, батенька, это такое… громкое название, но и статьи набатом, набатом гремят!

— А какие стихи! — восхищённо продолжил густобородый, и…

' — Это, кажется, Есенин? — неподдельно удивился попаданец, — откуда⁈ Никто же, кроме меня…'

— Это, кажется, из дневника, не так ли, Аполлинарий Феогностович? — отозвался невидимый…

… и Ванька, с силой втянув воздух, чуть не захлебнулся.

Разговор, ненароком подслушанный в бане, переполнил его паранойей до самого горла — так, что ещё чуть, и начнёт выплёскивать её свинцовыми пулями! Разом все прохожие стали подозрительными, и вероятность того, что попаданец, не выдержав, сорвётся с нарезки, и пристрелит или прирежет какого-нибудь случайного бедолагу, посмотревшего на него как-то не так, стала далеко не иллюзорной.

' — Выдохнуть, — продиктовал он себе, с неохотой отпуская плотно сжатую рукоять дерринджера и вытаскивая потную руку из кармана, — и присесть где-нибудь, отойти малость, пока совсем вразнос не пошёл. Чёрт… аж потряхивает!'

Зацепив по дороге глазами Салон де Те[ii], выходящий фасадом на один из проулков неподалёку от бани, решительно свернул туда, ещё раз подозрительно огляделся и наконец зашёл.

— Да, да… — резко отмахнулся он от подошедшей к нему миловидной черноглазой девушки, прерывая дежурное приветствие и вопросы, — на ваш вкус, мадемуазель! Знаете, такое… успокаивающее.

— Да, месье! — сделала та едва заметный намёк на книксен и улыбнулась несколько нервно, но, к счастью, продолжать раздражающую беседу не стала.

Усевшись в глубине, Ванька, не забывая поглядывать в сторону входа, погрузился в мучительные размышления. Получается, откровенно говоря, скверно…

Длинный, затянувшийся стресс, наложившись на факты двойного предательства, это и само по себе тяжко, а уж с похмелья, да когда оно перебито фармакологической наркотой, отшибающей мышление, и не только критическое, это такое себе удовольствие…

— Ваш чай, месье! — опасливо пискнула девушка, сгружая с подноса чайник и всё, что полагается к хорошему чаепитию…

… включая вымученную улыбку.

— Благодарю, мадемуазель, — ровно отозвался Ванька, мельком глянув на неё, а потом снова уперевшись тяжёлыми, подозрительными глазами во входную дверь, подсознательно ожидая невесть чего, едва ли не жандармерии или группы польских бомбистов, размахивающих револьверами и требующих его крови.

Отложив тяжёлые мысли в сторону, попаданец, кусая попеременно то край фарфоровой чашки, то губу, выцедил чай, почти не чувствуя вкуса, долил из чайника и сунул в рот крохотную, на пол укуса, мармеладку, отдающую цитрусовыми и розовыми лепестками.

— Так дело не пойдёт, надо успокоиться, хоть немного, — тихонечко пробормотал он, доставая блокнот и карандаш, которые у него с некоторых пор всегда с собой, и выдыхая, — Итак…

' — По всему выходит, что я тогда, собираясь второпях в Лондон, сунул дневник в бумаги, которые потом передал Герцену, — подвёл он итоги размышлений получасом позже, подъев все сладости и допив чай,