Космонавт. Том 2 - Феликс Кресс

отработаны до автоматизма, в полутьме, под аккомпанемент сопения и шарканья десятков таких же курсантов. Быстро, без суеты. В прошлой жизни я привык к этому моменту; и здесь я воспринимал ранний подъём как необходимый ритуал, ступеньку к небу.

Через пятнадцать минут мы уже стояли в строю на плацу, под пронизывающим мартовским ветром Волгограда. Раннее утро, серое, промозглое. Фонари еще горели, отбрасывая длинные тени. Командир роты, старлей с кислой миной на лице, пробежал по строю взглядом, пробурчал что-то про дисциплину и бодрость духа. Затем отдал команду:

— На завтрак… Шагом… МАРШ!

В столовой всё прошло обыденно, без изменений: гул голосов, запахом каши, стук ложек о тарелки. Быстро, почти не разговаривая, мы поглощали утренний паек. Чай — горячий, сладкий, почти кипяток — гнал остатки сна. Зато Зотов, сидевший напротив, всё ещё сиял после вчерашних событий.

— Серёга, ну как ты? — Спросил он, проглотив кашу почти не жуя. — Ты ж сегодня с Максимычем летишь! На «спарке»! Готов? Волнуешься?

— Готов, — кивнул я спокойно. — Не волнуюсь.

Степан считал моё нежелание разговаривать и продолжил поглощать пищу молча. Не знаю, о чём он подумал, но с расспросами о предстоящих полётах и о споре инструкторов он больше не лез.

После завтрака нас снова ждало построение. Но теперь уже не у казармы, а у автопарка. Нам предстояло ехать не на автобусах, а на видавших виды грузовиках. «Шишиги», как их называли в народе, с высокими бортами и брезентовыми тентами.

Когда прозвучала команда: «По машинам!» — мы, без лишний разговоров, полезли в кузова. Внутри обстановка тоже была знакомой — холодный металл сидений, запах бензина и папирос.

Двигатель заурчал, выхлопные газы ударили в нос, и колонна тронулась по проселочной дороге, ведущей к аэродрому. Трясло изрядно. Мы молчали, кутаясь в воротники комбинезонов, наблюдая, как серые предрассветные поля сменяются взлётной полосой и силуэтами самолётов на стоянках. Среди курсантов отчётливо чувствовалось лёгкое напряжение. Смесь волнения, сосредоточенности и страха, который у курсантов на первых курсах не исчезал полностью перед вылетом.

Гул двигателей, команды, доносящиеся из динамиков, запах керосина и металла. Мы на месте. Я выглянул наружу и осмотрелся. Инструкторы и техники сновали между самолётами. Наши курсантские Як-18А стояли аккуратными рядами на открытых стоянках, их серебристые фюзеляжи и красные звезды тускло блестели в утреннем свете. Рядом, на отдельной стоянке, виднелись более стройные силуэты МиГов — те самые, на которых летали инструкторы и старшекурсники.

Начались занятия. Построение у самолетов, доклады инструкторам, предварительный осмотр матчасти — «обход по кругу»: шасси, рули, плоскости, стыки. После следовал запуск двигателей. Гул стал заполнять окружающее пространство. Первые пары курсантов и инструкторов рулили к старту. Начались вывозные полёты по программе. Кто-то отрабатывал «змейку», кто-то — «восьмёрки», кто-то — простейший пилотаж: виражи, горки. В небе над аэродромом появился целый ансамбль учебных машин.

Я летел с Максимычем не первым. Сначала была плановая тренировка с моим штатным инструктором, старшим лейтенантом Звягинцевым. Мы отрабатывали точность выдерживания режимов полёта и расчёт на посадку. Стандартная работа, но я выложился по полной, стараясь не допускать ни малейшей ошибки. Звягинцев, обычно скупой на похвалу, после посадки коротко бросил: «Нормально, Громов. Чётко». Для него это было высокой оценкой и этим он мне сильно напоминал Смирнова из Чкаловского аэроклуба.

Время шло. Солнце поднялось выше, разогнав утреннюю хмарь. Полёты продолжались. И вот настал момент, которого ждали, если не все присутствующие, то большая их часть. Я видел, как к одной из «спарок» — УТИ МиГ-15 с бортовым номером «25» — подошли Павел Иванович и его курсант-второкурсник, назначенный на этот полет. Максимыч тронул меня за локоть:

— Ну, Громов, пойдём, понаблюдаем. Скоро и наш черёд настанет.

Мы стояли недалеко от КП, откуда был хорошо виден весь аэродром, особенно то самое место — центр полосы, где находился выкрашенный на бетоне «блин», метка диаметром метров десять с контрастными бело-красными полосами. Задача у спорщиков была одна: коснуться основными колесами шасси точно в его центр.

По радио раздалась команда:

— Двадцать пятый, руление разрешаю. Взлёт по готовности.

— Двадцать пятый, понял. Рулю.

Самолёт плавно покатился по рулёжной дорожке к началу полосы. Мне хорошо был виден характерный силуэт машины с двойной кабиной, воздухозаборником на носу и стреловидным хвостом. На старте самолёт развернулся против ветра и замер. Через несколько секунд гул двигателя перешел в оглушительный рев, из сопла вырвалось пламя и густые клубы дыма. Самолёт сорвался с места, быстро набирая скорость. Пробежав около четырехсот метров, самолёт уверенно оторвался от бетонки и ушёл в небо с набором высоты.

Полёт проходил по стандартной схеме учебного вывозного. Я видел, как самолёт послушно выполняет задание курсанта: виражи, развороты на заданный курс. Все чётко, размеренно. Павел Иванович давал своему подопечному возможность отработать программу по полной, контролируя ситуацию. Потом по радио раздался его спокойный, ровный голос:

— Земля, двадцать пятый. Задание выполнено. Прошу заход на посадку.

— Двадцать пятый, Земля. Заход разрешаю. Курс посадки двести сорок, ветер двести сорок градусов, пять метров в секунду. Полоса свободна.

— Двадцать пятый, понял.

Вот он, ключевой момент. Самолёт лег на посадочный курс. Высота около трёхсот метров, удаление четыре километра. Видно, как он аккуратно выполняет стандартный заход: четвертый разворот, доворот на посадочный курс. Скорость сбавляется, выпущены закрылки и шасси. Это я понял по характерному изменению силуэта машины и звука двигателя. Самолёт стабилизировался на посадочной глиссаде, словно на нитке подвешенный. Идеально выдерживал направление и угол снижения.

— Двадцать пятый, глиссада хорошая, — прозвучал голос руководителя полётов. — Продолжайте снижение.

Все, кто знал о споре капитана и подполковника, замерли. Сам Максимыч стоял рядом, подбоченясь, его взгляд был прикован к приближающемуся самолёту, но уголок губ был приподнят, обозначая едва уловимую улыбку. Я тоже не отрывал глаз и внимательно следил за посадкой.

«Спарка» шла точно на «блин». Выравнивание началось метров за двадцать до бетонки. Самолёт плавно приподнял нос, погасив вертикальную скорость. Касание! Лёгкое, почти невесомое. Казалось, колеса коснулись бетона точно в центре бело-красного круга. Не было ни подскока, ни крена. Только негромкий визг покрышек и сразу же после — плавное прижатие к полосе основными стойками шасси. Переднее колесо мягко опустилось следом.

— Двадцать пятый, касание… в пределах маркировки, — донеслась оценка с КП и с небольшой паузой тот же голос добавил чуть тише: — Чистая работа, Павел Иванович. — В голосе руководителя полётов слышалось нескрываемое уважение.

— Двадцать пятый, понял. Благодарю, — ответил