Космонавт. Том 2 - Феликс Кресс

Правда. И корова та потом полк молоком снабжала. Ценный боец. — Он помолчал, глядя на окурки в пепельнице. — Раз мы заговорили о животных… А помнишь, Максим, как ты на «яке» под Ленинградом «мессера» на вираже заставил в соперники себе стадо коров выбрать?

— А как же! — оживился Максимыч. — У меня с машиной проблемы — двигатель еле тянет. А фриц — молодой, наглый… Крутит вокруг меня карусель, жмёт. Я вижу, не вытяну на мощности. Мой Як против «мессера» на вертикалях слабоват. И давай его водить не по кругу, а восьмёркой, да пониже, над самым лесом. Он — за мной. Раз, другой… А на третий виток я его вывел прямиком на деревенское стадо, на выпас! Фриц, видно, опешил, рванул ручку на себя — а я уже в засаде сверху, с солнца. Дал короткую очередь — и всё. «Мессер» полетел вниз, крыло сломал. А я рядом сел. Думал, скотину всю напугал, молоко пропадёт. Смотрю, а коровам хоть бы что — стоят, жуют, даже головы не повернули. Зато бабы руками всплеснули, закричали, кто-то креститься…

Истории лились одна за другой. Про то, как ЛаГГ-3, прозванном после войны «лакированным гробом», умудрились посадить на замерзшее озеро без шасси, используя фюзеляж как салазки. Про то, как ночью, без приборов, вели группу по едва видным огонькам паровоза. Про курьезные случаи с молодыми ведомыми, которые в первом бою путали право-лево. Каждая байка была не просто смешным случаем, а уроком выживания, смекалки, летного братства.

Я слушал, не вмешиваясь в разговор, пил горячий, обжигающий губы чай. В этих рассказах, в интонациях, в том, как они смотрели друг на друга, не было и тени фальши. Была лишь суровая правда войны и глубокая, искренняя любовь к небу, к своим машинам, к товарищам. И было кое-что ещё, что заставило меня ещё больше зауважать этих людей. Помимо военных историй, они говорили и о курсантах. Не свысока, не как о досадной обузе, а с теплотой, с надеждой, с пониманием колоссальной ответственности.

— … Вот этот паренек, — кивнул седой майор в сторону лейтенанта Сорокина, который скромно сидел у стены, — первый вылет на «спарке» с ним делал. Трясется, как осиновый лист. Говорю: «Не бойся. Я же с тобой. Ты думай, что ты уже летчик. А я тут так — на всякий случай». И знаешь, пошло! Сейчас он один из лучших инструкторов.

Говорил он с отеческой гордостью, аж спину стал держать ровнее.

— Абсолютно верно, — тихо, но весомо произнес полковник в гражданском. Он не курил, аккуратно размешивал ложечкой чай в стакане. — Мы, товарищи, не просто учим их кнопки нажимать и ручку отклонять. Мы готовим себе смену. Мы — последние могикане поршневой эры. А им осваивать сверхзвук, космос и кто знает, что ещё. Наша задача, передать не только навыки, но и любовь к крыльям. Чувство машины. Ответственность за неё и за тех, кто с тобой в экипаже или на земле.

Он говорил так, что я отчётливо видел — не юлит. Он и правда был убеждён, что это они — инструктора — предназначены для курсантов, а не наоборот. И я был с ним полностью согласен. Это должен осознать и понять каждый хороший педагог.

Но с ним никто с ним никто и не спорил, лишь согласно кивали. Простая, но глубокая истина, выстраданная войной и годами службы. Инструктор — не надсмотрщик, а наставник, старший товарищ, который ведет за руку в сложный мир неба, чтобы потом отпустить в самостоятельный полёт. И видеть в курсанте не «объект обучения», а будущего коллегу, возможно, лучшего, чем ты сам. Эта мысль, озвученная так просто и ясно, резонировала во мне. В моей прошлой жизни я и сам был таким инструктором. Поэтому каждое слово отдавалось во мне.

После слов полковника наступила тишина, которую нарушил капитан. Он хитро прищурился, глядя на Павла Ивановича:

— Говоря о чувстве машины и ответственности, Павел… Помнишь наш спор прошлой осенью? Кто точнее посадит «спарку» на «блин»? — «Блином» в училище называли круглую бетонную метку в центре посадочной полосы, попадание в которую считалось высшим пилотажем инструктора.

Павел Иванович напрягся, но в его глазах постепенно разгорался лихой огонёк:

— Помню. Так и не выяснили тогда.

— Так вот! — Капитан забарабанил пальцами по столу. — Предлагаю завтра, перед утренними вылетами с курсантами, раз и навсегда выяснить этот момент! — Он оглядел стол. — Свидетели есть, отговорок не будет.

Подполковник широко улыбнулся и подался вперёд, в его глазах заиграли «хищные» огоньки:

— Идёт, Максим. Готов напомнить тебе, кто здесь главный ас точных посадок. Но… — Он сделал паузу, и его взгляд, острый и оценивающий, скользнул по лицам курсантов за столом. — Но чтобы не нарушать учебный порядок, посадку совершим после упражнений с курсантами.

Капитан прищурился и он медленно кивнул, обдумывая предложение. Потом его лицо расплылось в широкой, чуть хитрой улыбке. Он повернулся ко мне, ткнув в мою сторону пальцем:

— Ну что, Громов? Готов завтра пари выиграть вместе со мной? Задняя кабина «спарки» — твоя. Нам и так лететь завтра вместе предстояло, теперь двойное удовольствие будет. А там… глядишь, и сам покажешь, на что способен, раз уж тебе доверили машину на показательных выступлениях седьмого ноября. — Он подмигнул. — Не струсишь ежели чего?

И вот снова все взгляды были прикованы ко мне. Я отставил стакан с чаем, встретил взгляд капитана и уверенно проговорил:

— Не струшу, товарищ капитан. Всегда готов, — я чуть усмехнулся, — как пионер.

Капитан хохотнул и снова протянул мне руку через стол:

— Вот это по-нашему! Договорились, орёл! Завтра, на рассвете выезд. Не проспи!

В комнате снова заговорили, зашумели. Спор «слонов» стал центром всеобщего оживления. Но я уже не вслушивался в детали разговора. Я встал и подошёл к окну, всмотрелся в заоконную мартовскую тьму, где где-то там, на летном поле, мне предстояло завтра доказать этим легендам, что я не просто везучий парень с удачной посадкой в прошлом. Что я — свой. Что небо — это не просто работа или временное увлечение. Это часть меня, мой внутренний огонь, то, чем я горю.

Глава 22

Сон показался мне одним мгновением: едва я лёг и закрыл глаза, как уже нужно было просыпаться. Встал, отбросил одеяло, натянул поверх кальсон синий хлопчатобумажный комбинезон летной формы — все движения