Три комнаты под березой - Ирина Игоревна Седова

Засмеялся он потому, что не только в голосе Кристины, но и в исходящих от нее волнах не было желания немедленно от него сдыхаться.

— А смысл? — пожала плечами Кристина. — Если я тронулась умом, то буду ли я видеть тебя постоянно или с перерывами, значения уже не имеет.

— Ты можешь потрогать меня и убедиться, что я не глюк.

— Все психи убеждены, что их видения — реальность. Но даже если ты исчезнешь, то есть еще одна проблема — мне недавно начало казаться, будто мои руки и лицо светятся в темноте. Стоит мне зайти в тоннель, как я начинаю излучать, и все там вижу.

— Может, это стены фосфоресцируют?

— Я тоже так первоначально думала. А потом проверила: не стены, нет.

— И чем это плохо?

— Когда человеку чудится то, чего не может быть, то он точно не в адеквате.

— А ты действительно видишь в темноте?

— А как бы иначе я лазила по тоннелям? Фонарика-то у меня нет.

Все это Кристина говорила, как ни в чем ни бывало выуживая из кувшина принесенных Анчем насекомых и лопала их одного за другим, нисколько не стесняясь его присутствия.

— В общем, так, — произнес он, слегка подумав, — давай-ка выбирайся отсюда, девчуля. А то и в самом деле повредиться в уме недолго.

— Поздно, — отмахнулась Кристина. — Стоит мне потом заикнуться о том, что мне помог спуститься отсюда субъект с копытами и крыльями, как меня запрут в психушку и начнут пичкать всякой дрянью, чтобы привести в чувство. А если окажется, что моя кожа и впрямь светится в темноте, то отправят на опыты куда-нидь в закрытую лабораторию.

— То есть ты вообще не собираешься отсюда уходить?

— А зачем? Здесь все есть, что надо для жизни. Еда, вода, убежище.

— Зимой здесь станет холодно. Выпадет снег.

— Внутри горы всегда одинаковая температура. А высота снежного покрова здесь минимальная. Трава все равно будет торчать.

— А если замерзнешь?

— Да и наплевать. Зато умру на свободе.

Анч задумался — случай был тяжелый, такого в его практике еще не встречалось.

— И что ты намереваешься делать сейчас? — спросил он с любопытством.

— То же, что и всегда — продолжу исследовать тоннели. Ты со мной, или останешься здесь?

— Пойду с тобой. Мне хочется посмотреть, как ты светишься. А зачем ты берешь с собой мешок?

— Ну а как же? Вдруг я наткнусь на выход? Что ж мне, снова наверх подниматься?

Анч снова хохотнул — на этот раз про себя. Логики в Кристинином поведении не было никакой — слова у нее явно расходились с делами. Забавным ему показалась не ложь, а игра подсознания, заставлявшая двуногих самок поступать вопреки самым искренним обещаниям и только что произнесенным словам. Но то, что девочка не собиралась предаваться унынию, ему поимпонировало.

Наивное упорство, с которым Кристина рвалась к самостоятельности, внушало некоторое уважение. Поэтому Анч и пошел за ней, решив еще немного побыть рядом, чтобы в нужный момент подсказать, как отсюда можно попасть к подножию горы, либо убедиться, что она действительно способна дождаться, когда за ней явится ее родители.

Спустившись до развилки, Кристина сказала:

— Я сейчас исследую левый рукав. Почти весь прошла, там осталось только два лаза. Сегодня мы просмотрим более дальний, а ближайший оставим на потом.

— А почему не оба сразу?

— Потому что мне еще за водицей топать. Тоннелей много, а день короткий. Вечером надо будет еще и нижнюю кромку плато продолжить исследовать. Я хочу знать о своей территории все.

— Знаешь, — произнес Анч в раздумье, когда они спустились к водоему и отдыхали там перед тем, как отправиться в обратный путь, — если здесь были караван-сараи, значит, от этого подземного озера должен быть выход не только наверх, но и вбок. Лошадей и верблюдов необходимо было чем-то поить. Да и путешественников тоже, ты не находишь?

— Я уже думала об этом, — призналась Кристина. — Но либо вход в боковой тоннель находится под водой, либо он располагается выше, но был завален или заделан.

— Под водой вряд ли, здесь вода прозрачная, он был бы виден.

— Не обязательно. Противоположная стена пещеры теряется в темноте и отсюда не просматривается.

Придя к заключению, что нырять в холодную воду не стоит, и тем более не стоит ее мутить, оба спутника встали и пошли наверх. Они не торопились. Кристина не то чтобы выглядела усталой, но она с удовольствием вертела головой по сторонам, любуясь тем, какие пятна на стенах получались, стоило ей повернуть туда свое лицо или приблизить ладонь. Ее тело действительно светилось, и это вовсе не было игрой ее воображения.

«Неужели это все из-за моего когтя в ее мясе? Забавно! — думал Анч, пытаясь вспомнить, рассказывал ли ему кто-нибудь из его сородичей о подобном эксперименте над двуногими. — Или все же и впрямь ее отец великий шаман?»

Между тем, дойдя до развилки, где начиналась исследованная ими сегодня зона, он ощутил в хвосте и рогах странные колебания, заставившее его замереть от неизъяснимо сладостного волнения. Ему захотелось сесть на пол тоннеля, прислониться в стене, вытянуть копыта и зарыдать, чего он никогда в жизни не делал! Глянув на свою спутницу, он увидел, что та испытывает точно такие же чувства.

«О Шайтана-мама! Вот он, резонанс с двуногим, от которого меня когда-то предостерегали! Не хватает мне еще в человека превратиться…Надо бороться!…»

Напрягши рога, он услышал слабенькое подобие мелодии, исходившее из соседней ветви тоннеля. Источник, издававший подобные эфироколебания, следовало обнаружить и заставить смолкнуть. И Анч медленно повернул следом за девчулей туда, куда она уже двигалась на зов неведомого инструмента, заставлявшего их обоих забыть не только друг о друге — вообще обо всем.

Кристина шла, и слезы капали у нее из глаз, и Анч чувствовал эти слезы так, словно это плакал он сам. Потом она улыбнулась — и он тоже улыбнулся. Это была улыбка горького счастья, полного нежности и восторга, и — расставания, и трепета в сердце (оказывается, сердце у него все же было! — или это была иллюзия?…). Мелодия делалась все громче, она росла, и все новые ноты вплетались в нее, пока она не сделалась почти невыносимой, после чего превратилась в тонкий жалобный ручеек боли о потере чего-то дорогого и незабвенного.

Сколько это длилось — Анч не знал. Он даже не понимал, куда ступают