Художник из 50х - Сим Симович

«Главное в советском театре — воспитательная функция, — продолжал размышлять художник. — Декорации должны помогать зрителю понять идею пьесы, прочувствовать революционный пафос.»

Он представил себе сцену боя — не статичную картинку, а динамичную композицию. Диагональные знамёна, создающие ощущение движения. Красные цвета революции против чёрных сил реакции.

Приступил к сборке каркаса. Соединения делал на деревянных шипах — гвозди были дороги, да и соединение получалось прочнее. Каждый элемент подгонял тщательно, как учил его покойный отец-столяр.

В процессе работы в голове складывался план завтрашнего дня. Сначала познакомиться с товарищами из артели, изучить их методы. Потом разобрать эскизы, понять замысел режиссёра.

«А что, если предложить свои идеи?» — подумал Гоги, подгоняя ножку стола. — «В эскизах видны стандартные решения. Может, добавить что-то свежее?»

Столешницу собрал из трёх досок, тщательно подогнав стыки. Поверхность получилась ровная. Обработал её наждачной бумагой, которую берёг для особых случаев.

«В коллективе работать не привык, — размышлял он, шлифуя доски. — Нужно будет подстраиваться, учитывать мнения товарищей. Интересно, примут ли мои предложения?»

К вечеру стол был готов. Гоги отступил, оценивая результат. Получилось добротно — просторная рабочая поверхность из светлой сосны. Не шедевр краснодеревщика, но крепко и практично.

Протёр столешницу влажной тряпкой, дал высохнуть. Перенёс свои художественные принадлежности с маленького старого стола. Краски, самодельные кисти, бумагу — всё разместилось с запасом.

«Завтра новый опыт, — подумал художник, раскладывая инструменты. — Театральная работа, товарищи по цеху, большие форматы.»

В голове уже роились идеи — как изобразить революционную борьбу, как передать героизм красных бойцов, как создать образы, воспитывающие советского зрителя.

Но это завтра. А сегодня он просто наслаждался плодом своего труда — новым рабочим столом, который послужит ему в творческих делах.

Когда основная работа была закончена, Гоги не смог остановиться. Стол получился добротным, крепким, но слишком простым для его вкуса. Руки, привыкшие к красоте, требовали продолжения.

Он достал из сундука свой любимый нож-бабочку и набор стамесок. Если делать что-то, то делать красиво. Даже обычный рабочий стол может стать произведением искусства.

Начал с края столешницы. Сначала наметил карандашом простой орнамент — вьющаяся лоза с листьями. Не слишком сложный, но изящный. Такой, который не будет отвлекать от работы, а только радовать глаз.

Первый надрез стамеской лёг точно по линии. Дерево поддавалось легко — сосна была мягкой, податливой. Из-под резца выходили тонкие завитки стружки, пахнущие смолой.

Гоги работал не спеша, наслаждаясь процессом. Каждый листочек вырезался отдельно, получал свой характер. Стебель лозы извивался по периметру столешницы, как живой.

К центру стола орнамент становился сложнее. Здесь художник решился на более амбициозную композицию — стилизованный цветок, напоминающий одновременно розу и пион. Символ красоты, расцветающей под руками мастера.

Лепестки вырезались слой за слоем. Сначала общая форма, потом детали — прожилки, изгибы, игра света и тени. Стамеска скользила по дереву, как кисть по холсту, создавая объём из плоскости.

— Хорошо работаешь, — услышал он знакомый голос за спиной.

Обернулся — в дверях стоял Василий Иванович с самоваром в руках.

— Красиво получается, — добавил он, подходя ближе. — Как живое.

— Спасибо, — Гоги отложил инструмент, размял затёкшие пальцы. — Рука сама просит. Не могу простые вещи делать.

— И правильно. Красота — она везде должна быть. И в доме, и в работе.

Василий Иванович поставил самовар на подоконник, внимательно рассмотрел резьбу.

— А это что будет? — спросил он, указывая на едва намеченный эскиз в углу столешницы.

— Птица, — ответил художник. — Жар-птица. Символ вдохновения.

— Понятно. Чтобы творчество крылья расправило.

Старик ушёл ставить самовар, а Гоги продолжил работу. Жар-птица получалась особенно сложной — множество мелких пёрышек, каждое со своим рисунком. Крылья распростёрты, хвост веером, голова гордо поднята.

Работал до позднего вечера при свете керосиновой лампы. Тени от резьбы играли в жёлтом свете, создавая дополнительный объём. Орнамент словно оживал, дышал, шевелился.

Последним штрихом стали глаза жар-птицы. Крохотные углубления, но выполненные с такой точностью, что птица казалась живой. Мудрый, внимательный взгляд, следящий за работой художника.

Отложив инструменты, Гоги отступил на несколько шагов. Стол преобразился — из простой мебели превратился в произведение декоративного искусства. Резьба покрывала не всю поверхность, а только края и углы, оставляя центр свободным для работы.

Провёл рукой по вырезанным листьям — гладкие, тёплые, словно настоящие. В лунном свете, проникающем через окно, орнамент казался серебряным кружевом.

«Завтра за этим столом начну новую работу, — подумал художник. — Театральные декорации, большие форматы. А жар-птица будет смотреть и вдохновлять.»

Убрал стамески в сундук, погасил лампу. Стол остался в лунном свете — красивый, функциональный, созданный с любовью к своему делу.

Именно такими должны быть все вещи в доме мастера — не просто полезными, но и прекрасными.

Гоги заканчивал шлифовку резьбы, когда в дверь негромко постучали. За порогом стояла Нина с небольшой кастрюлькой в руках.

— Добрый вечер, Георгий Валерьевич, — сказала она, стараясь говорить будничным тоном. — Мама борща наварила, просила передать.

— Спасибо, — ответил он, принимая кастрюлю. — Очень кстати.

Нина не ушла сразу, а заглянула в комнату, увидела новый стол с резьбой.

— Какая красота! — воскликнула она искренне. — Можно посмотреть?

Гоги кивнул, и девушка вошла. Она медленно обошла стол, рассматривая каждый элемент орнамента. В её движениях чувствовалась осторожность, словно она боялась спугнуть что-то хрупкое.

— Жар-птица, — тихо сказала Нина, проводя пальцем по резному крылу. — Как в сказке.

— Да, символ вдохновения.

— А лоза? Виноградная?

— Просто декоративная. Красиво смотрится.

Она села на край кровати, не спрашивая разрешения. В её позе было что-то от усталой птицы — плечи чуть поникли, руки лежали на коленях.

— Георгий Валерьевич, — начала она тихо, — можно я буду говорить вам «ты»? Мы же… соседи. Друзья.

Гоги почувствовал подвох в этом простом вопросе, но кивнул:

— Конечно, Нина.

— Гоша, — она произнесла это имя особенно мягко, словно пробуя на вкус. — Мне нравится это имя. Домашнее.

Он продолжал убирать инструменты, стараясь не смотреть на неё. В воздухе повисло напряжение — она явно пришла не только борщ принести.

— Знаешь, — продолжила Нина, — я часто думаю о тебе. О том, как ты живёшь один, никого рядом нет…

— У меня всё хорошо, — перебил он чуть резче, чем хотел.

— Но человек не должен быть один.