Концессионер - Дмитрий Шимохин

Он смотрел прямо перед собой, по-военному четко, но в уголках его глаз притаилась тень… усмешки?

— Моя миссия по наблюдению окончена, господин Тарановский, — произнес он ровным, голосом, будто зачитывал приказ. — Но я получил от полковника Липранди новые инструкции.

Я приподнял бровь.

— Какие же?

Соколов позволил себе эту едва заметную усмешку.

— Я прикомандирован к Азиатскому департаменту и назначен вашим… офицером по особым поручениям.

Я усмехнулся в ответ. Вот оно что. Поводок-то с меня не сняли — его просто сделали длиннее, удобнее и превратили из цепи в полезный инструмент. Меня не просто отпустили — мне дали в сопровождение личного цербера из Третьего Отделения.

Что ж, в этом была своя логика! Доверяй, но проверяй, так сказать. Великий князь давал мне свободу действий, но оставлял при мне свои глаза и уши. А может, и свой карающий меч, если я вдруг решу заиграться.

С другой стороны… иметь в личных адъютантах офицера Третьего Отделения — это даже выгодно. Это статус. Это страх в глазах любого чиновника, который посмеет мне перечить на пути в Иркутск. Это полезно.

— Что ж, ротмистр. — Рад буду службе. Выезжаем на рассвете. Не опаздывайте и проконтролируйте моих казачков!

Рассвет. Николаевский вокзал.

Пар, смешиваясь с утренним туманом, окутывал платформу. Первый свисток паровоза прорезал тишину, резкий и нетерпеливый.

Я стоял у вагона, который был прицеплен к составу.

Дальше, за Нижним, начинался Великий Сибирский тракт. Мой путь на Восток.

Рядом со мной, кутаясь в дорожную ротонду, стояла Ольга. Ее страх прошел, сменившись возбуждением и тревогой. Чуть поодаль, неподвижные, как гранитные изваяния, стояли двое моих верных казаков. А в нескольких шагах, демонстративно изучая расписание, курил папиросу ротмистр Соколов. В штатском он выглядел не менее опасно, чем в мундире.

На платформе нас провожали двое. Василий Александрович Кокорев, красный и запыхавшийся, и подтянутый, сухой граф Неклюдов.

— Ну, друг, с Богом! — Кокорев перекрестил меня широким купеческим жестом. — Не волнуйся, приют будет как дворец, а промышленники… — он подмигнул, — … промышленники уже грузят!

— Берегите себя, Василий Александрович, — я крепко пожал ему руку.

Раздался второй, протяжный свисток.

— Пора.

Я подхватил Ольгу под локоть и помог ей подняться по высоким ступеням в вагон. Казаки бесшумно скользнули следом. Соколов, бросив папиросу, вошел в соседнее купе, даже не попрощавшись.

Поезд дернулся, медленно, со скрежетом набирая ход. Кокорев и Неклюдов махали нам вслед, их фигуры быстро уменьшались, растворяясь в сером утре Петербурга.

Я вошел в купе и закрыл дверь, отрезая себя от столицы. Ольга тут же прильнула к окну, взволнованно глядя на уносящиеся назад дома и шпили.

— Скорее бы… — выдохнула она, ее глаза блестели. — Скорее бы в Иркутск!

Я обнял ее, прижимая к себе, но смотрел мимо, на серую пелену, скрывшую город.

— Да, родная. Скорее бы в Иркутск. — Я поцеловал ее в макушку. — Это будет наш дом. Наш тыл.

Она прижалась ко мне, счастливая. А я мысленно прокручивал в голове запущенные механизмы. Начиналась «Монгольская партия».

Глава 22

Глава 22

Поезд, со скрежетом и шипением извергая клубы пара, вполз под своды вокзала в Москве. Петербург, с его дворцами, тайными совещаниями и серым, давящим небом, остался позади. Здесь, в первопрестольной, воздух был другим — суетливым, пахнущим дымом, сеном и печеным хлебом.

Нас встречали. Несколько дюжих молодцов присланных Кокоревым, тут же подхватили наш багаж, а ротмистр Соколов, теперь в элегантном штатском пальто, что делало его еще более незаметным и опасным, коротко отдал распоряжения моим казакам, организуя охрану.

— Располагаемся в «Лоскутной», Ваше благородие, — доложил он мне. — Номера заказаны.

Гостиница «Лоскутная» на Тверской встретила нас не столичным блеском, а основательным купеческим уютом: жарко натопленными комнатами, тяжелой дубовой мебелью и расторопной прислугой. Ольга, уставшая, но взволнованная, немедленно занялась распаковкой вещей, щебеча о том, что ей нужно найти в Москве хорошую модистку.

Я же, едва смыв с себя дорожную пыль, начал действовать.

— Я должен нанести визит сенатору Глебову, — сказал я Ольге. — Это — первейший долг вежливости.

Она вспыхнула от удовольствия.

— О, Влад, конечно! Александр Иосафович так много для нас сделал. Я обязательно должна поехать с тобой.

Особняк сенатора Глебова в тихом переулке близ Пречистенки дышал покоем и аристократизмом. Нас приняли сразу, проведя в просторный, заваленный книгами кабинет, где над камином висел большой портрет покойного императора Николая Павловича.

Сенатор, в просторном домашнем сюртуке, поднялся нам навстречу, и его обычно строгое лицо озарилось теплой, отеческой улыбкой.

— Ольга Васильевна, голубушка моя! — проговорил он, целуя ей руку. — Какая красавица! А вы, сударь мой, — он крепко пожал мне руку, — смотрю, времени даром не теряли!

Я смущенно пробормотал извинения, что в петербургской суете так и не смог навестить его.

— Пустое! — отмахнулся он. — Главное, что я вижу вас здесь, вместе, живых и здоровых. Я уж наслышан о ваших… петербургских успехах, — он лукаво подмигнул. — Василий Кокорев — тот еще болтун, телеграфировал мне в тот же день. Одолел-таки «южан»! Браво!

Мы проговорили около часа. Я рассказал ему о нашей с Ольгой идее приюта на Казанской, и старый сенатор, тронутый до глубины души, немедленно обещал «использовать все свое влияние», чтобы помочь проекту на законодательном уровне.

— Ну, а теперь, — сказал он, поднимаясь, — вы не можете просто так уехать. Сегодня вечером вы ужинаете у меня. Я хочу представить вас, Владислав Антонович, нескольким добрым людям. К тому же вы где остановились?

— В Лоскутной, — ответил я.

— Нет, нет, — тут же он замахал руками. Ни каких гостиниц. Вы должны переехать ко мне!

— Разве мы вас не потесним? — удивился я.

— Ну, что вы. Мы почти родственники, и я буду только рад. А то бывает скучаю. Как дети разъехались, — совсем тихо закончил он.

Пришлось согласиться, и переезжать, охрану конечно с собой не потащили оставив в гостинице.

Вечером в гостиной Глебова было шумно. Здесь не было ледяной гвардейской учтивости или чиновного подобострастия. Здесь царил дух старой, хлебосольной, купеческо-дворянской Москвы — громкие голоса, крепкие рукопожатия, оживленные споры.

Сенатор представил нас гостям. Круг был подобран с умом. За ужином каких тем только не касались и польского восстания и будущего

Поднявшись