Сага о Головастике. Кристальный матриархат - Александр Нерей

— Какое ещё привидение? — начал я по Стихию, а потом понял, что он имел в виду Жучку. — Собака та наполовину привидение, конечно. Просто я думал… Красная нора? Там же розовая ракушка, а не красная.

— Розовая, — согласился Ольгович. — Это мы промеж собой ту пещеру красной норкой называем. Поговаривают, там мутные людишки шляются. Но они нам не мешают. Пусть живут, как умеют.

— Жги, коли, руби! А правда колдуна не стало? — догнали нас станичники.

— Кубань как мамку люби, — вяло приветствовал их Степан и остановился. — Во. Ты-то нам и нужен. А колдуна наш благодетель вывел, как моль нафталином. Пикнуть не успел, как скрючило его и вышвырнуло с нашей землицы.

Мы отошли в сторонку, увлекая за собой мужичка, которого искал Ольгович. А станичники всё-таки собрались спалить ненавистную колдовскую хату.

— Остановить их? — спросил Степан.

— Куда мы против коллектива? Пусть палят. Пусть душами оттают, — махнул я на поджигателей двухметровым сокровищем.

— Жгите. Бог вам судья, — сказал Степан сошедшим с ума землякам.

— Что делать будем? А то племянник уже прилетел, — указал я на перепуганного Димку, бежавшего к нам по улице между метавшихся и оравших станичников обоих полов.

— Знакомьтесь. Это наш краснодеревщик. Федот, тебя-то мы и искали. Не трясись. Мы прогнали колдуна вот этим деревом. Человек хочет крестиков тебе заказать из него. Чтобы на груди их носить да Бога о милости просить. Нашего Бога, понимаешь? Нашего, — начал втолковывать игрушечнику Ольгович что-то для меня не совсем ясное.

«Может здесь у мужиков другой Бог?» — мелькнула у меня еретическая мыслишка.

— Оно от какого дерева? — спросил Федот и протянул дрожавшие руки к Босвеллии.

— От ладанного, — ответил я, чтобы было понятнее, и передал своё оружие из рук в руки. — Берёшься? Только без огласки. А то отведу глазки.

— Как же не взяться? Дело-то богоугодное. По всему видать, нашего Бога дело.

— О каком своём Боге вы талдычите? Он у вас православный? С Иисусом в сыновьях? — не выдержал я и спросил.

— Так-то оно так, конечно, — согласился Федот. — Только когда в нашу армавирскую церковь заходишь и на кастратов поющих глянешь, сомнения в душу так и лезут. Мол, не так всё устроено. Не по его заветам.

— Дело поправимое, — понял я про какого они Бога и умолк, чтобы не сболтнуть лишнего.

— Какие сделать? — спросил Федот, а сам продолжил нежно поглаживать брёвнышко.

Я, недолго думая, вынул из-за пазухи свой крестик и показал ему.

— Или такие, или которые сумеешь. Какие душа подскажет, такие и делай. Только к вечеру назавтра, будь добр, а четыре крестика выстругай. Я скоро домой отбуду, а дел у меня на десяток ваших станиц. Договорились?

— Солдатушки, бравы ребятушки, — запел дрожавшим голосом Федот вместо ответа, да так душевно запел, что у меня от его песни сразу прослезились глаза. — Где же ваша си-ила?.. Нашу силу на груди носи-или. Крест, вот наша сила!

Что тут началось! Подбежал Димка и стал подпевать бондарю-краснодеревщику незнакомыми словами, такую знакомую песню. Ольгович, со слезами на глазах, тоже загорланил, что было сил:

— Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши души? Наши души в аду бесов душат. Вот, где наши души.

За ними и все поджигатели колдовской хаты подхватили песню, и мне показалась, что вся станица высыпала на улицу и запела:

— Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши беды? Наши беды – баб наших победы. Вот где наши беды. Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши жёны? Наши жёны – ружья заряжёны. Вот, где наши жёны.

Когда слышал знакомые слова, и сам, поддавшись общей магии ночного бунта против колдуна, против засилья неразумной, по их мнению, власти женщин, подвывал своим незнакомым взрослым голосом:

— Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваши детки? Наши детки – пули наши метки. Вот, где наши детки. Солдатушки, бравы ребятушки. Где же ваша хата? Наша хата – лагерь супостата. Вот, где наша хата!

Пропев вместе со всеми не менее десятка куплетов, я основательно расплакался, но, как и все вокруг, слёз своих не стеснялся. А когда все разом замолкли, и в ночном воздухе повисла тишина, Федот продолжил петь последний куплет срывавшимся на всхлипы голосом:

— Солдатушки, бравы ребятушки. Теперь, где ваши души?

И снова все вокруг подхватили:

— Теперь души в раю слёзы сушат. Вот, где наши души…

Я не стал дожидаться окончания песни и вечера в целом, схватил Димку за плечо и поволок его в темноту ночной станицы, подальше от глаз, слёз, и от разгоравшейся хаты колдуна Ясеня.

* * *

— К дирижаблю? — спросил Димка.

— Брось шуточки, — попросил я устало.

— Понял, — сдержанно ответил он и взялся за мою руку.

Я шёл вперёд и ничего не видел от слёз, поэтому не сразу осознал, что давно лечу вместе с Димкой, изображавшим самолётик. Я был старшим самолётиком, но летел неправильно, а он младшим, только настоящим и правильным.

«Так-то лучше. А то дирижабли какие-то изобретает», — подумал я, перестал шагать по воздушной дорожке и сразу стал правильным самолётом.

Кристалия принесла нас на лоджию и приземлила. Всё это она сделала по Димкиной просьбе, и я дал себе слово поутру первым делом слетать с ним на Змеиную гору, чтобы он принёс клятву в том же месте, что и его старший самолётик в моём заплаканном взрослом лице.

— Тс, — услышал Димку. — Они сидя спят.

Я сначала не понял, о ком он, а когда заглянул на кухню, только что успокоившееся сердце защемило с новой силой.

Мама с дочкой спали в обнимку сидя на новеньких стульях перед новеньким столом до отказа заваленным вкусностями и яствами, которые они наготовили за день.

— Что делать будем? — спросил я у Димки.

— На кровать уложим? Или пожалеем и домой отправим? — предложил он.

— И отправим, и уложим, и денег дадим. Смотри сколько наготовили. Неделю целую есть будем. Пирожки, блины, мёд, сметана. Всего не перечесть, — разгорячился я.

— У них же там ничего этого нет. Опять голодать будут? Они хоть и женщины, а