Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

центральный и южный Иллинойс – практически разные страны, с культурной точки зрения. Но хаос разразился повсюду. Жгли чучела казначея. У банков кончалась мелочь и монеты в один доллар. Самое худшее с точки зрения административных расходов началось, когда предприниматели увидели новую возможность и применили объявление «Подразделяется!» как стимул для продаж. В том числе, к примеру, салоны подержанных машин были готовы продавать машину как череду отдельных транзакций за передний бампер, нишу для заднего правого колеса, катушку генератора, свечу зажигания и так далее, чтобы покупка структурировалась как тысячи разных переводов ниже 4,99 доллара. Технически это, конечно, законно, и скоро их примеру последовали другие крупные ритейлеры – но, думаю, все действительно пошло под откос, когда практику подразделения переняли и риелторы. Банки, ипотечные брокеры, торговцы товарами и акциями, Департамент доходов штата Иллинойс – у всех захлебнулись системы обработки: прогрессивная ставка подняла подлинный вал данных от подразделенных продаж, затопивший существующие технологии. Нововведение отозвали меньше чем через четыре месяца. Более того, чтобы его отозвать, законодатели вернулись в Спрингфилд с рождественских каникул, так как этот период оказался для розничных продаж самым катастрофическим – порой люди и сейчас, много лет спустя, горестно обсуждают кошмар праздничного шопинга 1977 года с незнакомцами, когда застревают в очередях. Примерно так же люди из-за высокой жары или влажности вспоминают вместе другие ужасные лета, которые помнят все. Спрингфилд, кстати, – столица штата, а также место с невероятным количеством посвящений Линкольну.

Так или иначе, в то же время мой отец неожиданно погиб в несчастном случае в чикагском метро, во время почти неописуемо ужасного и хаотичного праздничного шопинга в декабре 1977 года, и сам несчастный случай произошел, как раз когда он поехал покупать подарки на Рождество, от чего все это, пожалуй, выглядит еще трагичней. Это произошло не на знаменитой части Чикагских линий «Эль» – мы с ним находились на станции «Вашингтон-сквер», куда приехали из Либертивилла на электричке, чтобы пересесть на подземку до центра. Думаю, мы направлялись в сувенирный магазин Института искусств. Я, помню, вернулся в дом отца на выходные – как минимум отчасти потому, что мне предстояла интенсивная подготовка к первому раунду итоговых экзаменов после повторного зачисления в Де Поль, где я проживал в общежитии кампуса Луп. Оглядываясь назад, я понимаю, что отчасти вернулся на праздники домой, в Либертивилл, еще и для того, чтобы показать отцу, как серьезно готовлюсь, хотя не помню, чтобы осознавал эту мотивацию в то время. А еще для тех, кто не знает, сеть железных дорог Чикагского управления городского транспорта, или СТА, – это переплетение надземных дорог, традиционной подземки и высокоскоростных электричек. По нашей договоренности я приехал с ним в город в субботу, чтобы помочь найти какой-нибудь рождественский подарок для мамы и Джойс – могу представить, как трудно ему это давалось каждый год, – а также вроде бы для его сестры, которая проживает с мужем и детьми в Фэйр-Оуксе, штат Оклахома.

В сущности, вот что произошло на станции «Вашингтон-сквер», где мы пересаживались в центр: мы спустились по цементной лестнице на уровень метро, в плотную толпу и жару платформы – даже в декабре в чикагских подземных туннелях, как правило, жарко, хотя и не так невыносимо, как в летние месяцы, но, с другой стороны, зимнюю жару приходится терпеть в зимней шубе и шарфе, – и еще там было очень много народа из-за праздничной лихорадки в сочетании с дополнительной паникой и хаосом из-за введенного в том году прогрессивного налога с продаж. Так или иначе, помню, что мы спустились по лестнице в толпу на платформе, как раз когда подъехал поезд – из нержавеющей стали и коричневой пластмассы, с полностью и частично оторванными наклейками омел вокруг некоторых окон, – и с пневматическим звуком открылись автоматические двери, и какое-то время поезд ждал, пока огромная масса нетерпеливых и отягченных многочисленными маленькими покупками людей повалила туда и обратно. К слову о людности: еще это была вторая половина субботы, час пик в магазинах. Отец хотел закончить с покупками с утра, когда толпа в центре не совсем сошла с ума, но я проспал, и он дождался меня, хотя и не обрадовался, чего не скрывал. Наконец, мы выехали после обеда – в смысле, в моем случае завтрака, – и даже на электричке до города толпа уже впечатляла. Теперь мы спустились на еще более людную платформу в момент, который большинство пассажиров метро считают непрятным и довольно нервным: когда поезд ждет и двери открыты, но никто не знает, сколько они так еще простоят, пока пробиваешься через толпу и пытаешься успеть в вагон до закрытия дверей. Все-таки не хочется переходить на бег или работать локтями, поскольку более рациональная часть тебя знает, что это далеко не вопрос жизни и смерти, что скоро придет другой поезд, что в самом худшем исходе ты чуть-чуть не успеешь, двери закроются прямо перед носом, ты не попадешь на поезд и прождешь несколько минут в толпе на душной платформе. И все же всегда есть другая частичка тебя – или, во всяком случае, меня, и уверен, оглядываясь назад, отца, – которая чуть ли не паникует. Мысль, что двери закроются и поезд с толпой успевших отъедет у тебя из-под носа, вызывает какое-то странное, непроизвольное ощущение нервозности или торопливости – не думаю, что есть конкретное название, в смысле, в психологии, хотя, возможно, это связано с первобытными, доисторическими страхами, что тебе не достанется доля от добычи племени или ты останешься с наступлением ночи один в высокой траве вельда, – и, хотя мы с ним этого точно никогда не обсуждали, теперь я подозреваю, что это глубинная, непроизвольная нервозность из-за попадания на поезд вовремя проявлялась особенно остро у отца, человека высокой организации, личной дисциплины и пунктуальности, всегда успевавшего точно в срок, на нем первобытная нервозность каких-то упущений в последний момент сказывалась особенно интенсивно – хотя, с другой стороны, он же был и человеком высокого достоинства и огромного самообладания и обычно не позволял себе на людях работать локтями или бежать по общественной платформе с развевающимся пальто, одной рукой придерживая на голове темно-серую шляпу, с громко звенящими ключами и карманной мелочью, если только не испытывал какое-то интенсивное, иррациональное давление успеть на поезд, как часто самые дисциплинированные, организованные, благородные люди, оказывается, находятся под самым интенсивным внутренним давлением из-за психологических вытеснений или супер-эго и иногда могут как бы сорваться из-за пустяков и под достаточным давлением вести себя, на первый взгляд, в полном разладе