Телохранитель Генсека. Том 2 - Петр Алмазный

— Может, потому и не надо, что все есть? — предположил я. — Нет мотивации, чтобы к чему-то большему стремиться, достигать высот.

— Ты прав, Володя, полностью прав. Я порой думаю, хорошо бы сделать, как у китайцев. После восьми классов школы они своих детей отправляют в деревни на обучение. И нет там разницы, кто твой отец. Работают все, с самого низа поднимаются. И все своим трудом. Никто им не помогает, никто не защищает. А нет мозгов, так и не светит ничего. Это у меня вон, пришел сын, поныл, мол, хочу быть первым заместителем министра внешней торговли — на, Юрочка, работай, развивайся. А он не тянет, не волокет. Патоличев вон недавно жаловался, что вреда от него нет, но и пользы абсолютно никакой. Сидит для красоты в кабинете, как декорация.

Леонид Ильич опять печально вздохнул. А мне вспомнилась известная поговорка: «На детях знаменитостей природа отдыхает».

На заседание Политбюро шли молча. Леонид Ильич не переставал думать о детях. Особенно переживал о дочери. Галина была его болью. Любимая, избалованная, неуправляемая.

Политбюро проходило в зале заседаний ЦК на Старой площади и рассматривался на нем один вопрос: реорганизация высших органов власти.

Члены Политбюро единогласно проголосовали за отставку Подгорного. Николай Викторович покинул зал заседаний, даже не дожидаясь завершения обсуждения вопроса. Для него отставка стала громом среди ясного неба.

— Не тянет Николай Викторович, — сказал по этому поводу Брежнев. — Правильно Хрущев говорил, что как был он сахарным инженером, так им и остался.

Я вспомнил, что Подгорный начинал свою карьеру на Украине, главным инженером на разных сахарных заводах. Любил он свою работу и знал ее досконально. Во время застолий на даче в Завидово, стоило ему только выпить, пускался в воспоминания о производстве сахара. Причем с такими техническими подробностями, что за столом все засыпали. А Брежнев обычно смеялся:

— Николаю Викторовичу больше не наливать, про сахар начал рассказывать!

Я понимал, чем на самом деле вызвана отставка Подгорного, и с арестом Гвишиани она никак не была связана.

Дело в том, что предстоял ряд зарубежных визитов в страны Европы. Согласно международному праву, Генеральный секретарь был главой правящей партии, но при этом не являлся главой государства и не имел права подписывать обязывающие международные соглашения. Это мог сделать только председатель Президиума Верховного Совета — органа, который по сути исполнял функции коллективного главы государства. Вот почему на эту должность избрали самого Леонида Ильича. Обязанностей у него после такого назначения прибавилось. И у меня, как следствие, тоже.

Исполняя обязанности генерала Рябенко, я буквально зашивался. Почти перестал бывать дома, часто оставался ночевать в Заречье. Завал с бумагами был такой, что казалось еще чуть-чуть — и потону в них. И это несмотря на то, что делегировал значительную часть работы с бумагами секретарям. Все-таки канцелярия — это совсем не мое.

Помните стихи Корнея Чуковского? «У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Слон!» — эти строчки вертелись в голове ежедневно. Мне казалось, что телефоны трезвонят, не затыкаясь, в кабинет идут, со стуком и без, все работающие на Госдаче, бумаги на столе растут в геометрической прогрессии. Премии, зарплаты, переработки, графики — конца и края не было этому. Как Рябенко так легко со всем этим справлялся?

Вишенкой на торте стала история с подавальщицей Аллой. Казалось бы, ничего необычного — ну попросила женщина два отгула, почему бы не пойти навстречу? Тем более, что у нее была переработка и отгулы ей были положены. Обычно их брали к отпуску, но тут по семейным обстоятельствам женщине понадобились два дня дополнительных выходных — нужно было помочь родителям с ремонтом. Я разрешил ей подмениться, тем более, сменщица была рада двум лишним рабочим дням.

Вечером Леонид Ильич, просмотрев программу «Время», уже собирался идти спать. Обычно перед отходом ко сну он выпивал стакан молока. И приносила его дежурная подавальщица. В тот день он удивленно спросил:

— А где Алла? Почему опять Ольга работает?

— У Аллы сегодня выходной, — ответил я, не придав этой ситуации значения.

Как оказалось, напрасно. На следующий день Леонид Ильич, снова увидев вечером Ольгу, буквально вскипел, устроив разнос на пустом месте.

— Почему мне не доложили⁈ — шумел он. — Я что, не человек что ли? Или, думаете, что я зверь какой-то и сам бы ее не отпустил? Зачем из отгулов тайну делать? Если человеку нужно куда-то по делам, я что, не смогу понять что ли?

Я понимал, что причина была вовсе не в подавальщице, просто Генсек таким образом выплеснул накопившееся за последние недели раздражение. Он все-таки был человеком привычки. И дело даже не в Алле, а скорее в Рябенко. Я понимал, что Леонид Ильич очень скучает по другу. Он навещал Александра Яковлевича часто, когда позволяло время. Подробно выпытывал у лечащего врача как идет лечение и, самое главное, когда генерал сможет приступить к исполнению своих обязанностей.

Но вопрос о замене начальника охраны, поставленный на одном из совещаний Андроповым, Брежнев отмел сразу.

— Я бы заменил Рябенко кем-то помоложе, — предложил Андропов. — Вот к примеру Юрий Плеханов вполне подойдет на эту должность. И молодой, и уже генерал…

— Даже не рассматривается, — перебил его речь Брежнев. — Начальником моей охраны может быть только генерал Рябенко.

Дни мелькали с бешеной скоростью. Весна, пока Рябенко находился в больнице, пролетела для меня незаметно. Когда его, наконец, выписали, я едва не пустился в пляс! Сам отправился за ним в больницу. Леонид Ильич передал другу в подарок трость — он знал о том, что хромота останется.

Подарку Александр Яковлевич не обрадовался. Он сначала поджал губы, а потом, когда я второй раз пытался дать ему трость, вскипел:

— Да что ты мне ее суешь? В инвалиды меня записал⁈ Я тут знаешь как реабилитацией занимался? Хоть сейчас могу цыганочку с выходом сплясать!

— Александр Яковлевич, я вижу, что вы в порядке, но трость передал Леонид Ильич, — я попытался успокоить генерала. — Он лично подбирал вам подарок. Сказал, что будет солидно смотреться.

— Значит, кто-то его неправильно информировал о состоянии моего здоровья. Я сейчас разберусь!

И Рябенко разобрался. Через пять минут перед ним, словно новобранцы, стояли и лечащий врач, и главный врач больницы. Шелепин лепетал: