Курсант Сенька - Дмитрий Ангор

Галина Викторовна повернулась к дочери и улыбнулась той особенной улыбкой, которая всегда согревала их в самые трудные времена.

— Что ты, доченька… Это наш долг — помнить и передавать эту память дальше, как эстафету. Чтобы наши дети знали, какой ценой досталась Победа.

Салют уже отгремел, но праздник продолжался. Во дворах еще долго звучали любимые песни военных лет — «Катюша», «Тёмная ночь», «Смуглянка». Соседи собирались на лавочках у подъездов, делились воспоминаниями и угощали друг друга домашними пирогами. А ребятишки носились по двору с деревянными автоматами наперевес, громко крича и играя в партизан и фашистов. Этот День Победы, такой же светлый и трогательный, как все предыдущие тридцать девять лет подряд, становился еще одним звеном в той невидимой цепи памяти, что связывала поколения.

А а после, когда маленькая Маша лежала вечером в своей кроватке и смотрела в темный потолок. В её детском сердце зарождалось что-то большое и важное — чувство любви и гордости за дедушку-танкиста, которого она никогда не видела, но уже успела полюбить всем сердцем. И девочка знала наверняка — она обязательно будет помнить его всегда.

* * *

Май

1984 год

Дождь неумолимо барабанил по высоким окнам конференц-зала Госдепартамента, словно отбивая тревожный ритм грядущих перемен. Заместитель госсекретаря Ричард Берт медленно поднял взгляд от толстой папки с красной печатью «Совершенно секретно».

Напротив Берта, будто фигуры на гигантской шахматной доске мировой политики, сидели представители союзников — немец Клаус Киттель из МИД ФРГ с его неизменным озабоченным выражением лица; британец Джеффри Хау, воплощение английской невозмутимости; и француз Пьер Морель, чья дипломатическая выдержка давно стала легендой. Воздух в зале был наэлектризован, как перед грозой — казалось, еще мгновение, и искра сорвется с кончиков пальцев дипломатов.

— Джентльмены, — наконец нарушил молчание Берт. Он откашлялся и нервно поправил галстук — привычка, выдававшая внутреннее напряжение. — Мы собрались здесь не для светской беседы. Советский газопровод из разряда планов переходит в реальность. Нам нужно срочно выработать стратегию.

Киттель нервно поправил роговые очки — символ немецкой педантичности и аккуратности. На его лице отражалась вся драма человека, зажатого между молотом экономической необходимости и наковальней политических обязательств перед союзниками.

— Ричард, — произнес он с характерным немецким акцентом, в котором звучали нотки отчаяния, — вы должны понять нашу позицию. Для нас это не просто стальная труба в земле. Это вопрос энергетической независимости Западной Германии на десятилетия вперед. Наша промышленность — от заводов Рура до автомобильных концернов Баварии — нуждается в стабильных поставках голубого топлива.

Хау же усмехнулся с типично британским сарказмом и откинулся в кресле, сложив руки на груди.

— Энергетическая независимость? — в его голосе звучала едкая ирония. — Клаус, вы говорите о зависимости от Кремля! Представьте себе картину — Черненко или кто там у них сейчас сидит в кресле генсека вдруг решает перекрыть вентиль посреди лютой зимы. Ваши граждане будут коченеть в своих квартирах, а промышленность остановится на месяцы!

— Константин Черненко занял пост генсека в феврале после смерти Андропова, — мягко вставил Морель, словно уточняя историческую справку. В его голосе не было упрека — лишь точность дипломата старой школы.

— Какая, к черту, разница! — Хау раздраженно махнул рукой. — Суть остается неизменной — мы фактически финансируем советскую военную машину из собственного кармана!

Киттель резко выпрямился, и его обычная немецкая сдержанность дала трещину.

— Джеффри, с каких пор британцы стали образцом принципиальности? Ваша «Бритиш Петролеум» готова торговать хоть с самим дьяволом, если это приносит прибыль! А теперь вы читаете нам лекции о морали?

Напряжение в зале достигло апогея. Берт поднял руку.

— Господа! Оставим взаимные упреки. Реальность такова — строительство газопровода «Уренгой—Помары—Ужгород» идет полным ходом. Наши агенты докладывают, что уже к концу восемьдесят четвертого года первые кубометры сибирского газа потекут в Европу. Вопрос стоит ребром — как мы будем реагировать на этот вызов?

За окнами дождь усилился, словно сама природа напоминала дипломатам о том, что время для принятия решений стремительно истекает.

Морель, до сих пор молчавший и словно погружённый в глубокие размышления, наконец нарушил тишину. Его спокойный голос звучал негромко.

— Позвольте мне поделиться с вами наблюдением, которое может показаться парадоксальным. Я три года провёл в Москве торговым атташе — три долгих года среди серых зданий, бесконечных очередей и суровых зим. Знаете, что больше всего поразило меня там? Не их межконтинентальные ракеты, не танковые дивизии и даже не КГБ с его вездесущими глазами. Меня удивило другое — их отношение к данному слову.

Хау недоверчиво приподнял бровь — в этом жесте читалась вся британская скептичность и врождённое недоверие к красивым фразам.

— Пьер, вы действительно хотите сказать, что доверяете Советам?

Француз медленно поставил хрустальный стакан на полированный стол и взглянул прямо в глаза британцу.

— Я хочу сказать следующее, Джеффри. За всю историю советско-европейских энергетических отношений не было ни единого случая, когда Москва использовала бы поставки газа как политическое оружие против Западной Европы. Ни единого! Даже во время Карибского кризиса, когда мир стоял на грани ядерной войны.

Берт скептически покачал седой головой. Стёкла его очков блеснули в жёлтом свете настольной лампы — той самой лампы, под которой решались судьбы миллионов людей на бесчисленных ночных совещаниях.

— Возможно, это лишь потому, что раньше у них не было подобной возможности. Новый газопровод в корне меняет всю расстановку сил, — произнёс он тихо, но веско.

— Или же, — продолжил Морель, словно не расслышав возражения американца, — потому что они прекрасно понимают — экономическое сотрудничество куда выгоднее конфронтации. Скажите, Ричард, вам доводилось бывать в советских городах? — он помолчал секунду-другую, задумчиво глядя в окно на струи дождя. — А мне доводилось. Их экономика жаждет западных технологий и твёрдой валюты ничуть не меньше, чем мы нуждаемся в их природном газе.

Киттель оживился и одобрительно закивал головой. Он машинально поправил узел галстука и наклонился вперёд.

— Пьер совершенно прав. У нас на руках детальные расчёты наших экономистов. Советский газ обойдётся нам минимум на тридцать процентов дешевле норвежского или алжирского. Речь идёт о миллиардах западногерманских марок экономии ежегодно!

— Миллиардах марок, которые прямиком перетекут в советские танки и ракеты! — мрачно возразил