Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

«Встречное наведение мостов…» — взошла мысль, и рассеялась приятным нутряным теплом.

Глава 16

Среда, 31 января. Утро

Ленинград, Измайловский проспект

Два желтка вспухали влажными линзами, чуть подрагивая в нежном разливе белка. Ковырнешь вилкой — и потечет вкуснейший холестерин, густея оранжевым соком, замывая поджаристые розовые колечки сосисок и распаренную мякоть красных томатных долек… Поэма!

Правда, помидорчики были не свежие, а из банки «GLOBUS», зато выжаривать не надо! Венгры их собирают спелыми, впитавшими благоуханные соки земли. Не то что «стеклянные» с будущих теплиц, без запаха и вкуса.

И, вообще! Если потреблять «летние» овощи круглый год, то как тогда радоваться первым помидорам, пусть и цены́ немилосердной, но мясистым, ароматным, «сахарным»? А огурчикам с грядки? Колючим, пупырчатым… Разрежешь — пахнут!

Да и кому в голову придет крошить в новогодний «оливье» свежий огурец? Ясно же, что соленый — лучше!

Ага… Выловленный в круглобокой, в склизких потёках, бочке с мутным рассолом… Его серую пленку прокалывают скелетики укропа, из кислых глубин всплывают бурые, размякшие «желтяки»… И витает дух гнили и прели — неистребимая атмосфера «овощного».

Но, всё равно — продукт отменный, хрустит и услаждает вкусовые пупырышки.

«А ведь это особая примета социализма, — лениво подумалось мне. — Натуральность и качество при внешней неказистости. Капиталист предпочитает яркую упаковку, но фасует в нее откровенное… хм… откровенный эрзац и симулякр».

Отшлифовать чеканную формулировку помешал телефонный звонок, резкий и безоговорочный, как у будильника.

— Алло?

— Забыла тебе вчера позвонить, — решительно раздался из трубки голос Зорьки, властный, но и чуточку напряженный. — Пашка сказал, что сегодня не получится в клубе собраться. Вот же ж балбес — ногу себе растянул, да сильно так! — «скорую» вызывали…

— Может, вывих заработал? — выразил я озабоченность.

— Может! — охотно поддержала Света. — Этот может.

Я досадливо поморщился. Зорька в последние месяцы как бы выпала из моего круга зрения, но прежние надежды в ней еще не остыли. Тлели уголёчки под тонким слоем пепла… Как бы не разворошить.

— Да и кому там собираться? — с деланной унылостью продолжила одноклассница на том конце провода. — Яська приболела, горло у нее… Ирка пойдет Пашу проведывать, а Сёму позвали на день рождения… И, знаешь, кто?

— Марина Пухначёва? — коварно улыбнулся я, не оставляя Светке шанса изводить меня, мучимого нестерпимым любопытством.

— Всё-то ты знаешь…

— Догадываюсь. Логикой дохожу. Ну, ладно… — мне оставалось вежливо закруглиться. — Не соберемся, и не надо. Тут… я как раз на сегодня одно… хм… мероприятие наметил…

— Какое? — выпалили на том конце.

— Культурное, — буркнул я, ругая себя за несдержанность, и заторопился: — Ой, Свет, пока! А то опоздаю еще!

— Пока… — разочарованно вздохнула трубка.

Рычажки коротко клацнули, прерывая мимолетную связь.

«Да это мне вздыхать впору! — подумал я на излете раздражения. — Натворил добра…»

И Мелкую пожалел, и Софи, и Кузю. Еще Зорька эта…

Нет, со Светой всё ясно — влюблена по собственному желанию. За что ее жалеть? За любовь?

А Тому за что? Афанасьевы — семья не бедная, а очень даже обеспеченная. Папа — доцент, дядя — секретарь райкома КПСС… Томке не привелось испытать ни потерь, ни бед; она ни в чем не нуждается, даже в жалости. Дефицит любви? Разберемся…

А вот Мелкая насмотрелась на жизнь с изнанки. Прошла по самому краю — и оступилась бы, не подвернись вовремя Дюха Соколов…

Нет, ну, а как еще-то? Мне что, бросить надо было фройляйн Гессау-Эберлейн? И пусть себе канет в ледяную воду? Только шуга разойдется на секундочку — и затянет черный всплеск… Так, что ли?

А Софи? Тоже, да? Пройти мимо — и не заметить? Больная… Паспорт потеряла… Жить негде… «А! Сама виновата! Вот, и пускай теперь, как хочет, так и выкручивается!» Э́то нормально? Э́то правильно?

Или неприятная, в буквальном смысле смердящая история с Кузей. Как тогда следовало поступить? Скромно отойти в сторонку — и пусть девчонка огребет по полной? Ну, нельзя же так!

Нет, я всё понимаю.

«Мы в ответе за тех, кого приручили…»

«Из всех решений выбирай самое доброе…»

А как⁈ Хорошо тому Гамлету! «Быть или не быть?» Тоже мне, бином Ньютона! Вот ты, а вот враг. Борись или отступи! Сразишься если — победишь (как вариант — погибнешь…). Отступишь — будешь жить долго-долго, пока стыд и совесть не замучают.

Так то враг! А как выбрать между подругами? На ромашке гадать? «Люблю — не люблю, плюну — поцелую…»?

Частенько вспоминаю мимолетный разговор с отцом.

«Решил уже, — криво усмехается он, — с кем и на ком?..»

Во-от! С кем быть, вот в чем вопрос! А память с готовностью выуживала из прошлого еще одну картинку: «Боже, какой же ты у меня еще дурачо-ок…» — стонуще причитает мама.

Боюсь, она что-то понимала во мне — и вовне. Понимала гораздо лучше своего бестолкового сына. Ох, недаром посещает мою дурную голову одна и та же морозящая мысль:

«Ты давно уже сделал свой выбор, и знаешь ответ. Вот только боишься признаться в этом даже самому себе!»

— Ну, так разберись с самим собой! — с чувством сказал я отражению в трюмо и реально озлился на слабака, что трусливо выглядывал из зазеркалья. — А еще лучше будет, если разберешься… ну, хотя бы с Томой. Не с той, с другой Томой, которую ты не спасал! Выясни, почему снова зовешь по фамилии девушку, которой признавался в любви! Или… «никакого романтизьму» даже близко не было? Просто хотел Томочку, а она всё не готова, да не готова… А тут Олечка подвернулась, готовая на всё, вот ты и охладел к рыженькой! Да? Что, «завяли всходы страсти нежной», как помидоры без полива?

Наказав отражение презрительной гримаской, я подхватил заслуженный, потертый кожаный портфель со сменкой, запер дверь и сбежал по гулкой лестнице вниз. Ноги сами несли меня верной, хоженой-перехоженной дорогой, без лишних потуг сознания — свернул, перешел улицу, грузной трусцой одолел дворик проектного института, еще раз угол обогнул — и ворвался в такие знакомые, почти родные школьные двери, фланкированные парой слегка облупленных колонн.

Беспутная, бестолковая суета, помноженная на гвалт, мгновенно поглотила меня, втянула в подвал, под низкий сводчатый потолок раздевалки, в самый эпицентр высокоэнергетического биения жизни.

«Школа — рассадник знаний…»

Зато родимая десятилетка не отягощает злом. Польская смута, неспящие МИД