Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

и Минобороны, тектонические подвижки в Кремле — пульс земного шара частит, но в классах он отзывается лишь слабеньким эхом политинформаций. Да и мои страхи, мои тревоги — где они? Их сдувает, как пушинки одуванчика, стоит только звонку на урок забиться в набатном дребезге…

На ступенях, уводящих к гардеробной, я столкнулся с Наташей. Она поднималась с томной грацией пантеры, вышагивая гибко и дерзко.

— Грядёт голубица! — ухмыльнулся я, сбивая девичий настрой.

Стервозные карие глаза сверкнули лезвийным блеском.

— Доброе утро, Андрюша! — сладко улыбнулась Кузя. И махом прижалась ко мне, сбивая дыхание. Шагнула бочком, тискаясь, как будто втираясь. — Тут так тесно… — интимно шепнула она, озорничая, почти касаясь губами моего пламенеющего уха.

И с величавым изяществом вернула на плечо соскользнувшую лямку фартука.

— Кузенкова… — вытолкнул я с хрипотцей, но в самый последний момент догадался, как сравнять счет: — Ты потрясающая девушка!

Глянцевые щечки напротив зарделись, и мелкие Наташины веснушки моментом потускнели, словно растворяясь в наплыве румянца.

— Ну-у, Соколов, — многообещающе затянула Кузя. — Ты у меня все-таки взрыднёшь! — Наметила улыбку и горделиво удалилась.

«И с тобой разберемся!» — мстительно подумал я, с великим трудом подавляя желание догнать — и шлепнуть. По тугому, круглому, вёрткому! Нельзя…

«Да она только рада будет!»

Вот потому и нельзя…

Остывая, я сунул шапку и шарф в рукава тяжелой куртки, повесил ее на крючок, и переобулся. Готов к посеву разумного, доброго, вечного.

* * *

Четвертым уроком шел русский. У меня зияли кой-какие пробелы, особенно в пунктуации, поэтому я делил свое внимание между пройденным материалом и нетерпеливым ожиданием большой перемены.

Вроде, и завтракал… Или мой химерический организм счел утреннюю трапезу недостойной себя? Ну, как минимум, недостаточной — юных гавриков и гавриц сколько не корми, всё мало. Растут. Растём…

Класс сдержанно гудел — это позывы отдельных особей сливались в общий голодный стон, в дрожащий хор имени Кисы Воробьянинова: «Жё нэ па манже депюи катр лессон!» И все, как один ёрзали, шаркали, шуршали…

Однако Вера Соломоновна — женщина, на диво терпеливая, ее добродушие неистощимо. И грянул звонок…

Гулявший по классу ропот мгновенно взбурлил, обращаясь галдежом, а чинный порядок смешался в аморфную толкотню. Русичка лишь дремотно, просветленно улыбалась, заполняя журнал, а 10-й «А» вырвался на волю…

— Дюх! — крикнул Сёма, разгоняясь. — На тебя занимать?

— Ага! — мигом отозвался я.

И Резник умчался, унося с собой сочувствующую ухмылку: разумею-де печаль твою, ибо комсоргу надлежит быть спокойну, выдержану и всегда готову. Какая уж тут беготня! Несолидно-с…

Глухой топот по истертому паркету коридора сменился резким клацаньем на лестничной площадке, выложенной плиткой — и загудели пролеты, озвучивая исход!

Этажом выше гремела Тыблоко, гвоздя отстающих да неуспевающих, и я резко ускорился. А то отстану еще, не успею…

— … Пюре с биточками, рогалик и чай! — отдав Карповне талон, я бережно понес яства, высматривая свободный столик.

Стайка семиклассниц у окна как раз вспорхнула, и я тут же заместил убывших.

— У вас не занято?

Держа поднос, мне мило улыбалась Тома. Солнце как раз прорвало облачный фронт, и лучи били прямой наводкой — засвеченные каштановые пряди горели красной медью с золотом.

— Уэлкам! — шаркнул я ножкой по-светски. — Как там Яся?

— Гриппует, — вздохнула Афанасьева, изящно мостясь напротив. — Но температура вроде спала. Хотела навестить болезную, а Яська запретила. Заразишься еще, говорит…

Глубокомысленно кивая, я живо расправился с битками, и подтянул стакан — чаинки кружились в горячей глубине цвета гречишного мёда.

— Дюш… — Тома отпила компоту, манерно отставляя мизинец, и облизала губы. — А меня ты не хочешь навестить? М-м? — в ее голосе ослабшей струной прозвенела неуверенность. — Приходи как-нибудь…

— Как-нибудь. Слушай… У меня на сегодня запланировано одно культурное мероприятие… В кафе. Сходим?

Глаза напротив просияли яркой зеленью. Или это солнышко так расстаралось?

— А… Кто еще будет? — Тамара с усилием натянула улыбку.

— Я, солнышко, — вырвалось у меня.

Тот же день, позже

Ленинград, улица Кораблестроителей

Земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною… Да тут и земли-то не наблюдалось, пока сушу не намыли, отделив от вод. Призвали варягов, то бишь шведов, и те выстроили гостиницу «Прибалтийская», аккурат к московской Олимпиаде.

Громадное здание возвели для интуристов, но и своим оставили «уголок западного мира» — кафетерий в правом крыле гостиницы, напротив «Березки».

Тому впечатлил и новенький, недавно сданный отель, и фонтаны, и вид на залив.

— Здо-орово… — тянула она. — Никогда здесь не была! Не догадывалась даже, что тут — тако-ое…

— А ты еще в «Сайгон» хотела, — хмыкнул я, щурясь от колючего ветра.

— А я и сейчас хочу! Ясю туда водили — она так восхищалась, так всё расписывала…

— Ладно, свожу как-нибудь, — туманно пообещал я. — Только надо пораньше, часиков в двенадцать, а то после четырех гулянки начнутся, драки…

— Драки⁈ — изумилась Тома. — А мне сказали, в «Сайгоне» одна художественная интеллигенция собирается…

— Правду тебе сказали! — ухмыльнулся я. — Как сцепятся пииты, и давай друг дружку интеллигентно мутузить. Одни за «абба» горой стоят, а другие за «абаб» живот готовы положить. Художники культурно таскают коллег за бороды, хиппующие музыканты — за волосы. Пинаются, лягаются… Весело!

Паче чаяния, очереди не стояло. Я пропустил в кафе девушку, и вошел сам. А ничего так… Стилёво, как выражается Гайдай. Сдержанные тона, спокойный, умиротворяющий дизайн…

Вообще, странное отношение тех самых «творческих натур», тоскующих по далям «свободного мира»: чуть только интерьер заведения выбьется из стандарта рабочей столовки, его сразу сравнивают с Западом! Можно подумать, за границей сплошь изыск да шик. Видывал я тамошнее убожество, видывал…

Рассупонившись, мы с Томой прошли за перегородку и устроились на красном диванчике.

Кофе тут подавали дорогой, аж по двадцать шесть копеек, но, пожалуй, лучший в Ленинграде. А еще сюда заходили полакомиться пирожными, свежайшими и вкуснейшими. Я взял себе «Наполеон», а Тома — «Даугаву».

Действительно, съедобное удовольствие! А мне стало грустно.

Мы сидели с Томой, как в незабвенном «Лягушатнике» — рядом, соприкасаясь то коленями, то плечами, вот только волнение покинуло меня. Нет, близость девушки была приятна, как и ее симпатия, и старание понравиться. Но вот чудесный, греющий душу пламень влюбленности угас. Иногда мне даже казалось, что я чую запах гари…

— Кипяток! — пожаловалась