Спасти СССР. Реализация - Валерий Петрович Большаков

он, хмурясь. — Время другое, Юр! И мы, старички, уже не годны к строевой… Ведь я же почти сдался, Юра! Почти готов был признать наш полный провал с Польшей! А сдаваться нельзя, Юр. Ни в коем случае нельзя! Иначе сметут нас к одной интересной матери… Но ведь смогли же мы Герека на Милевского поменять! Сумели же! Еще б Чаушеску снять, для полного счастья, хе-хе… Хотя проблем и без румын — вал! В Иране смута, в Анголе с Мозамбиком мы порядком намудрили, напутали, в Никарагуа и вовсе война… Впрочем, идеология, она для внутреннего пользования… — кривая усмешка изогнула тонкие стариковские губы. — Хорошо мыслить начинаешь, когда к твоей должности прибавляется приставка «экс»! С тебя, Юр, госкомитеты не сняли ведь? Вот и славно. Получается же! Я сначала не поверил даже, когда с отчетностью знакомился. У НПО твоих рост бешеный просто! А это… как его… оптимальное распределение ресурсов? Хозрасчет, демонополизация и разукрупнение… Хех! Этак мы капиталистов победим, как фашистов в сорок пятом! А когда слово «дефицит» станет архаизмом, вроде «безработицы» или «эксплуатации»… — Он покачал головой, и сказал торжественно, на выдохе: — Это будет лучшая наглядная агитация за все годы советской власти!

Суслов взялся за ручку двери, и Андропов встал.

— Да, Юр… — замешкался экс-секретарь по идеологии. — Пока не забыл… Поговорил бы ты с товарищем Громыко насчет Косыгина. Стоит ли и его — на пенсию? Согласен, что он стар. Ну, а если двинуть Алексея Николаевича в Председатели Верховного Совета? М-м?

«Ишь, до чего ж мы с ним схожи, — мелькнуло у Ю Вэ. — Даже инициативы одинаковы…»

— В принципе… — затянул он. — Неплохой вариант!

— Вот-вот…

Михаил Андреевич покивал, уходя:

— А картотеку, Юр, выбрось! Хватит ей глаза мозолить… — и аккуратно затворил дверь за собой.

Андропов насмешливо хмыкнул, глядя на лакированную филенку.

— Где ж ты раньше был, Михал Андреич, раз такой умный? — забурчал он. И прикусил язык — дверь отворялась.

Но на пороге возник не Суслов, а верный Василь в мундире с новенькими майорскими погонами. Порученец сиял.

— Здравия желаю, товарищ майор! — сказал Ю Вэ с ухмылкой. — Осваивайся!

— Есть! — браво ответил Василь.

Глава 17

Воскресенье, 4 февраля. День

Ленинград, Измайловский проспект

Часы, скашивая фосфорические стрелки, показывали половину девятого, а за окном словно длился и длился предрассветный сумрак — плотное скопище туч зависло над городом в небесной «пробке». Пепельно-сизые облачные чрева ощутимо давили на крыши, совершая сэппуку на острых шпилях Адмиралтейства и Петропавловки.

Солнечный свет тускло сквозил в промежностях улиц, не в силах вытягивать тени, и в полутемной комнате всё цепенело, чередуя оттенки серого — и стены, и потолок, и смутный узор ковра.

Я протер глаза, и потянулся, выпрастывая ноги из-под одеяла. Тело дремотно нашептывало о сладости утреннего сна — м-м… полча-асика еще… — но разбуженный ум уже деловито планировал воскресные заботы. С приятностью зевнув, я закинул руки за голову и резко выдохнул.

«Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон…»

Я нарочно покопался в душе, выискивая напряги и беды, но горизонты были чисты. Даже на западном фронте — без перемен…

Весь январь, с самого Нового года, зловещие тени цэрэушников не тревожили меня. Бежевая «Хонда» с дипломатическими номерами не парковалась на Владимирской, а прыткая Синтия Фолк не черкала помадой на условленном столбе — я проверял. Каждую неделю наведывался…

Постепенно во мне прорастало трусоватое ощущение, знакомое, вероятно, всякому, кого «вербанули» насильно: «Может, отстали? И не напомнят больше о себе?..»

Ага… Жди. Хотя… А вдруг американцы и оставят в покое агента «Странника»? Ведь Картер сдал Бжезинского! Эту «уступку Советам» неделю смаковали «голоса», а кому, кроме Збига, так уж интересен был «Ленинградский феномен»? Или я утрирую?

Мои брови насупились. Даже если допустить, что ЦРУ даст заднюю…

«И что? — усмешка искривила губы. — КГБ всё равно с меня не слезет!»

Ну, и ладно. Я с чекистами уже сроднился.

И Гельфанд не звонит… Когда еще обещал отдать мою работу на проверку «светилам»! И долго они будут копаться в Великой Теореме Ферма? Я задумчиво почесал ухо.

Если подумать, ничего особенного в ней как бы и нет — тот же алгоритм Кармаркара куда занимательней, да и полезней. Величие Большой Теореме придавала ее неприступность — триста лет математических осад и штурмов, и всё без толку.

А вот интересно, если у самого Пьера де Ферма спросить лязгающим строгим голосом: «Какие ваши доказательства?»

«Невозможно разложить куб на два куба, биквадрат на два биквадрата и вообще никакую степень, большую квадрата, на две степени с тем же показателем, — забубнит он, потрясая „Арифметикой“ Диофанта. — Я нашел этому поистине чудесное доказательство, но поля книги слишком узки для него…»

Лукавит шевалье, да, лукавит…

Исчерпывающее доказательство «Последней Теоремы Ферма», которое уже третий месяц мусолит Гельфанд, основано на современном аппарате высшей математики, о котором в эпоху кардинала Ришелье никто даже не догадывался — это продукт эволюции знания. Скорей всего, Ферма вывел некорректное обоснование, но так и не сумел усмотреть в нем ошибку, блуждая в тумане интуиции. Недаром он — несколько позже — опубликовал доказательство частного случая для n = 4, но вот о случае общем даже не упомянул, хотя полей хватало…

Я сел, пальцами ног нащупывая тапки, и прислушался. Тихонько хлопнула дверь ванной, забрякали тарелки, потек негромкий говор — высокий мамин голос как будто оплетал звонкой нитью папин басок. Родительский дуэт то учащал речь, то замедлял ее, расставляя краткие паузы, и как будто наполнял квартиру живым покоем…

Телефон зазвонил с резким призывом, обрывая нити только что сотканной гармонии.

— Я возьму! — приглушенно заворчал отец, тяжеловато шаркая в прихожую. — Алло? Да… Да… Сейчас. — Смущенный и заинтригованный, он просунулся в мою комнату: — Сына, тебя!

Я вскочил и торопливо прошлепал, как был, в одних трусах, сипло роняя:

— Кто?

— Гельфанд! — оповестил папа звучным шепотом.

— Алё? — выдохнул я в трубку.

— Доброе утро, Андрей! — донесли провода бодренький, скрипучий голосок Израэля Моисеевича. — Ну, что ж, можно вас поздравить, коллега! Я переправил вашу работу сначала Канторовичу, а затем еще трём академикам — Понтрягину, Колмогорову и Александрову… Павлу Сергеевичу Александрову, — уточнил он. — Буквально вчера отзвонились трое крайних, но был уже двенадцатый час, и я не стал вас