Патриот. Смута. Том 5 - Евгений Колдаев

уставился на меня. — Я не знаю, как он жив. На ведаю. — Покачал головой. — Мы с ним про писание поговорили, он очень далек от понимания, как служба идет, как строится все в храме Божием. Но…

Вздохнул.

— Сила в нем, внутри, великая. Я такую даже в старцах, что мы у Дона в монастыре встретили, не ощущал. А я с ними плотно говорил. О многом.

— Ясно. А эта… Икона.

Серафим вздохнул еще раз, очень тяжело и глубоко. Перекрестился.

— Милость господня. Иных слов нет. Не знаю как, но вот… Чудо, выходит.

Мы распрощались. Батюшка отправился к своим людям на другой берег Кобылинки. Там горели костры, вверх поднимался дым. Тамошняя часть войска не показывала всем окрест, что пьет и гуляет. Спокойно организовала лагерь поменьше, готовилась к отбою. Они обустроили коней на постой и выставили дозоры.

А я, подумав, погадав, прикинул, где мне надлежит быть и двинулся к той полусотне, что в Поле была. Все же противник мог оказаться не таким хитрым, и не попытаться ударить с двух сторон. Кто знает.

Удалился от постов, прокрался вперед в степь. Наткнулся на пару своих бойцов. Обошел. Схоронились они хорошо. Не имей я колоссальный опыт, не приметил бы.

Залег.

Понимал, где-то через час все начнется. А пока можно окрест поглядеть, подумать.

Ночь была теплой. Ветра практически не было. Тот маленький овражек, ложбинка, которую я выбрал, давала отличное укрытие. Вокруг росла высокая трава. Лагерь отсюда выглядел точками костров, дымящихся и отбрасывающих свет на шляющихся там людей.

Войско быстро затихло. Люди сделали вид, что усталые выпили, погуляли, и большинство отправилось спать. Вроде как нерадивый воевода не думал, что здесь кто-то может напасть на его сотни. Много же нас. Значит — не посмеет никто.

Лежал, слушал тишину.

Филин где-то вдалеке пролетел. Волки выли, но очень далеко. На грани слуха. А звук-то в ночи распространяется ох как далеко. Может, километров десять, а может, и больше. Мышки полевки возились где-то шуршали. Внезапно громко затрещал сверчок. Запел свою мелодию.

Время шло.

С другого берега реки изредка доносилось ржание. Но вот… началось. Храп конский послышался с восточной стороны. Затем еще один и еще. Приглушенный. Дальше шаги. Звуки того, как по корпусу человека шуршит трава, когда он через нее идет.

Шли, может, десять, может пятнадцать человек.

А я не смотрел, я слушал.

Две группы. Чуть правее, ближе к Кобыленке одна и вторая ближе к возам. Минута и неспешно, аккуратно они прокрались мимо нашей раскинутой в Поле и притаившейся цепи. Не заметили, значит, получилось провести лиходеев.

Эка какие торопливые.

Выждали всего час, может, полтора после заката и полезли. Глупость, конечно. Я бы ждал точно до полуночи и только потом, предварительно разведав одним, двумя людьми, отправился бы снимать часовых.

Они двигались все дальше и, уверен, удивлялись тому, что дозоры были поставлены так близко к лагерю. По факту, я с одним из сотников договорился, что вся его сотня будет краем нашей обороны. Прикинется спящей и будет ждать. Часовых, чтобы не подвергать людей риску я не поставил. Мы должны были взять их в клещи.

В этот момент со стороны леска раздался шум.

Кто-то громко кричал! Это был он. Старик!

Неужели ты все же провел меня? Или… Хочешь предупредить? Вот это спасибо, отец но… Черт, как же глупо! Ты рискуешь жизнью напрасно, святой ты человек! Я все предвидел, предугадал.

Кулаки сжались сами собой.

Крайняя сотня вскинулась почти мгновенно. В костры кинули хвороста. Люди поднимались, заорали дружно:

— Стоять! Кто идет! Кто здесь! Убьем!

Во фразах не было вопросов, скорее громкое утверждение.

Началось!

Глава 21

Костры полыхнули ярко, разгорались быстро, почти сразу озарив ночь.

Разбойники не ожидали такого и тут же побежали. Куда? Прямо нам в лапы. Думали уйти в ночь, в степь, затаиться. Но полсотни служилых людей Якова появились за их спинами, кричали, хватали, сбивали с ног, оглушали. Приказ был не убивать, не калечить по возможности, а пленить.

Нам была нужна информация, а возможно — рекруты.

Пока что я не понимал, кто эти люди, кому служат. Возможно, их удастся под присмотром пристроить в ту же разросшуюся сотню Серафима. На перевоспитание, так сказать. В Смуту люди разбойничать могли не по злому умыслу, а от безысходности. Надо разобраться, особенно с их лидером.

Мне тоже пришлось поучаствовать.

От костров в темноту мимо мчался кто-то. Силуэт виден был хорошо, летел, надеясь затеряться в высокой траве.

Атаковал, пошел наперерез. Он увернулся от удара одного из бойцов, надеялся, что уже выбрался. И тут понял, что я рядом. Опешил, отшатнулся. Лицо грязное, искривлено панической гримасой. Не тут-то было. Удрать не удастся

Я встал перед ним в полный рост.

— На землю! — Проговорил громкий приказ. — Руки за голову.

Он, одетый в какой-то серый, пропыленный, перепачканный кафтан, что-то зашипел в ответ. Рванулся вбок, но это было ожидаемо. Пара шагов и мы рядом. Ударил его прикладом аркебузы. Так, больше напугать, чем попасть. Бандит попытался уйти, отпрянул, отмахнулся тесаком. Я решил, что дистанцию лучше пока не сокращать. Налететь на сталь во тьме — дело последнее.

Ударил в ноги уже прицельно.

Тать взмахнул руками, рухнул, покатился в небольшой овражек. И здесь его уже можно было брать тепленьким. Прыгнул сверху. Врезал резко в кисть. Пинком заставил разжать сбитые в кровь пальцы. Оружие вылетело из его руки.

Но сдаваться он не собирался, попытался встать, уползти на четвереньках, хоть как-то в темноту. Закричал что-то по-звериному.

Но я пнул еще раз. Окончательно выбил дух и придавил к земле.

Он завыл от злости, боли и понимания, что пропал.

Я был уже сверху. Подмял под себя пытающегося отбиваться разбойника. Уселся на спину, вдавил. Начал заламывать ему левую руку. Но он продолжал скрипеть зубами, рваться, отбиваться. Пыхтел, как паровоз, и оказался на удивление сильным и не сгибаемым.

— Какой упертый.

— Пу-у-усти… А… А-а-а-а. — Заорал он.

Пришлось садануть его по затылку, чтобы лишить сознания. После чего крест-накрест наложить обе руки и спутать их заготовленной заранее веревкой.

Все, этот готов.

Вокруг слышались крики, голоса. Мои бойцы окрикивали друг друга. Слышался шорох травы, кого-то бездыханного или бесчувственного тащили к кострам. Кто-то еще сопротивлялся.

— Пустите, богом прошу! Христом! Не надо! Нет. — Тонкий, истеричный голос разносился далеко окрест.

Ага… ТЫ нас убивать пришел, а мы тебя пусти. Хрена!