Чудак на холме - Лев Юрьевич Альтмарк

– Что я ему скажу?

И опять минута молчания. Однако профессор Гольдберг долго в тишине сидеть не может, и мысли его уже бегут дальше:

– Меня один вопрос интересует: кто ещё в курсе этой нашей поездки?

– Да все поголовно! – удивляюсь вопросу. – Разве без участия нашего полицейского начальства мы смогли бы сейчас выехать из страны и сидеть в этом самолёте?

– У меня создаётся впечатление, что для этого российского генерала вообще никто не указ, тем более наше полицейское начальство! – усмехается профессор. – Тебе не кажется, что нас просто используют? Мы же теперь на чужой территории! У здешних спецслужб найдётся тысяча причин оставить нас не у дел, ведь им нужен, как я догадываюсь, лишь Баташёв. Привезут его, накачают всякими сыворотками правды, он им всё и выложит. И он тоже станет отработанным материалом… А мы-то зачем?

– Ну, не знаю… Может, вас, профессор, они собираются использовать ещё для чего-то.

– Этого-то я и опасаюсь. Попасть к ним в рабство я вовсе не хочу.

– Зачем же вы поехали?

– У меня был выбор? Хотя, наверное, мог под каким-нибудь предлогом отказаться. Как-то сразу об этом не подумал. Надеялся, что отыщем с Баташёвым его сокровища, получим свою долю и спокойно вернёмся домой. А теперь уже сомневаюсь. Живым бы из этого переплёта выбраться.

– Что же вы предлагаете?

– Пока не знаю. Лучше, наверное, всё-таки поговорить с Баташёвым с глазу на глаз, растолковать ему ситуацию, если он сам ещё не въехал. Уверен, что он будет на нашей стороне.

– И что потом?

– Попробовать каким-то образом отвязаться от этой публики и действовать уже по ситуации. Хорошо бы куда-то от них скрыться.

– Где вы собираетесь скрываться? В Рязани?

– Почему в Рязани? В Гусе-Железном. Это же, насколько я знаю, место захолустное. Там будет легче. Ты же был там во время командировки?

– Нет. Дальше Рязани меня не пустили. Там, кстати, сегодня и находится наш Бот-Баташов, который уже обследовал усадьбу «Орлиное гнездо»…

– Оставь его, он нам больше не помощник. Сами управимся. Нам бы только в самом деле суметь скрыться. Подумай, как с Баташёвым поговорить, чтобы эти, – он кивает на охранника, прикрывшегося газетой, – не заподозрили…

– Ну хорошо, предположим, скроемся где-нибудь, а что потом? Сколько времени там просидим? А дальше куда подадимся?

– Не знаю. Что-нибудь придумаем…

Разговаривать на эту тему и строить планы наиглупейшего побега от всесильной российской ФСБ не хочется. Просто не представляет наш наивный профессор, что это невозможно. Да ещё в рязанском захолустье, где каждый человек на виду. Бот, которого в недальновидности и в неумении конспирироваться не обвинишь, и тот продержался совсем недолго. А что говорить об израильтянине Гольдберге, который абсолютно не знаком с тамошними реалиями, и обо мне, который с этими реалиями расстался больше двадцати лет назад?

– Чувствую, тебе не особенно хочется зарабатывать себе новые проблемы, – Гольдберг косится на меня и печально вздыхает. – Для чего мы тогда всё это затеяли?

– Это вы затеяли, профессор, а я тут ни при чём. Подопытного кролика никто не спрашивает – его ставят перед фактом…

– Перестань, уже надоели твои причитания о кроликах! Полицейский ты или нет?!

Отворачиваюсь к иллюминатору и стараюсь больше не смотреть в его сторону. Обидно, когда тебя обвиняют в том, чего ты не делал. Но ни при каком раскладе в новую авантюру с побегами в России я больше не полезу. Всё, сыт по горло! Более того, довезу этого дремучего средневекового душителя до места и сразу потребую, чтобы меня отправили назад. И помогли доставить к самолёту профессора Гольдберга. Пусть только этого не сделают! В Израиле нас уже встретят, и там с ним свои пускай разбираются. А я раз и навсегда открещусь от всех этих полётов между мирами, и пускай меня ставят хоть улицы патрулировать, хоть карманников за руку хватать – всё одно лучше…

Вот только вряд ли Гольдбергу теперь так легко дадут вернуться домой. Да и мне с ним заодно…

– Вопрос у меня к вам, профессор, – вспоминаю неожиданно, – по одному вашему прошлому делу…

– А почему ты решил, что я тебе стану что-то рассказывать? – удивляется Гольдберг и обидчиво щурится, разглядывая меня. – Чтобы накрутить себе дополнительный срок? Ведь у вас на меня и без того уже целая куча доказанных эпизодов – так это говорят на вашем полицейском языке?

– Эти дела, как вы сами понимаете, после вашей смерти закрыты и сданы в архив. Так что к вам никаких формальных претензий у полиции сегодня нет. Одна деталь осталась невыясненной.

Видно, профессору льстит, что полицейские без его помощи не могут разобраться в каких-то деталях, поэтому он сразу забывает все свои обиды:

– Ну, и что ты хотел узнать?

– Душу наркоторговца Розенталя вы переселили в тело убогого российского бандита, который скрывался в Израиле с украденными у подельников деньгами. Как он попал к вам?

– А, ты про этого наивного дурачка! Насколько знаю, он, прибыв в Израиль, принялся напропалую кутить и в итоге напоролся на карточных катал, которые его не только раздели до нитки, но он им ещё и задолжал столько, сколько в руках никогда не держал. Родственники погибшего Розенталя выкупили его у картёжников и передали мне для переселения души своего предводителя. Он и пикнуть не посмел, а то его в ту же секунду порезали бы на куски и скормили рыбам. Операцию оплатили сполна, но сумму я тебе, ясное дело, не назову… Ответил я на твой вопрос?

– Вполне.

– Теперь у меня к тебе вопрос: кто меня всё-таки убил?

– Вопрос, повторяю, не по адресу. Наверняка дело сейчас передали Алексу. Может, у него что-то прояснилось по этой теме. Вернёмся домой, поинтересуюсь. А у вас есть предположения, кто бы это мог быть?

Гольдберг некоторое время раздумывает, потом неопределённо разводит руками:

– Понятия не имею. Может, у меня и в самом деле нарисовались какие-то неизвестные конкуренты, которые тоже занимаются переселением душ? Только зачем им меня… того?

Некоторое время сижу, прикрыв глаза, и прокручиваю в голове печальную и предельно глупую эпопею неудачника Плотникова-Плоткина, поселившего в своём теле душу наркоторговца Розенталя, но так неудачно засветившегося перед своими же питерскими братками, от которых удрать так и не удалось.

А потом я и сам не заметил, как задремал, и мне на сей раз ничего не снилось. Ни этот свет, ни тот.

Как иногда всё-таки хорошо – провалиться в глубокий сон без сновидений…

Но его через некоторое время прерывает тихий разговор сзади. Это Андрей Родионович