Потомок седьмой богини - Алессандра де Амальфи

Кьяра заняла место за столом. Третьего кресла в кабинете не было, и мне пришлось опуститься на подлокотник Тристрама.

– Как-то непривычно видеть тебя таким… – начал он, но не смог подобрать слово.

– Собранным?

– Одетым.

Я тут же принялся расстегивать пуговицы, но пальцы Тристрама останавливающим жестом накрыли мои, и в голове пронеслись сцены недавней ночи. Никаких чувств, кроме легкого сожаления. Прошло два дня, но с тех пор я не обмолвился с женой и словом. Моя секундная слабость дала ей надежду, возвысив, чтобы в конце концов ее сердце наверняка разбилось вдребезги. Если она, конечно, действительно была влюблена – а в этом я сильно сомневался.

– Ты снова разочаровываешь меня, Эгельдор.

Я взглянул на председательницу Гептагона и развел руками, поджав губы.

– Разве когда-то было иначе?

– Твое поведение бросает тень на репутацию школы. – Ее слова вихрем пронеслись по комнате, захлопывая дверь. Зария вздрогнула, будто то был кнут, коснувшийся ее спины. Может, этим Кьяра попыталась задеть и ее. – Я терплю, постоянно терплю, но и моему терпению приходит конец. Только показалось, что ты притих, и вновь в школу приходят эти отвратительные письма…

– Все в этом здании владеют магией. Разумеется, найдутся те, кто будут просить нас об услуге.

– Но все послания предназначены только одному человеку, – напомнила Кьяра. – Если бы не ты, Ателла…

– Что? Была бы местом, полным света и радости? – Ее ладони сжались в кулаки, натянув бледную сморщенную кожу, отчего та показалась еще белее. – Не делай вид, что метишь в святые или боги, госпожа детоубийца.

Кьяра задышала чаще, но с места не сдвинулась и вместо этого попыталась уничтожить меня самой устрашающей манерой речи из своего арсенала – леденящим спокойствием.

– Я делаю это не потому, что мне нравится.

– Но и не потому, что иначе школа предстанет в негативном свете, не правда ли? Дело не в престиже. Богатеи не отправляют сюда детей, а родители, которые на это решаются, делают это, потому что нуждаются в монете. – Я огляделся, пытаясь отыскать в комнате хоть что-то, для чего пресловутая репутация могла бы иметь значение. – О милосердный Лейфт, да большинство из них гибнет в течение первого года! О какой репутации и светлом образе мы говорим?

– Сила не дается тем, кто к ней не готов, и они это знают.

– Когда Тристрама вытащили из борделя, куда его продали… во сколько, лет в семь?.. никто не надеялся, что он выживет. Им не было до этого дела. Да, теперь мы могущественны и умны, говорим грамотно, пишем красиво, но разве мы, по сути, не кучка беспризорников, собравшихся вместе, чтобы однажды отомстить обидчикам? Не потому ли вы учите нас убивать, но не дарить жизнь?

Она не замечала, но, когда я пародировал ее, изображая хладнокровность и задавая множество вопросов один за другим, это злило ее сильнее, чем мои настоящие привычки. Я много раз убеждался, что люди не желали повстречать того, кто слишком на них похож – к таким они испытывали меньше всего симпатии.

– Если ты пришел, чтобы сказать это, то зря потерял драгоценное время. – Кьяра потерла переносицу и, не дождавшись моего ответа, продолжила: – А если соизволишь не тратить и наше, то расскажи, будь добр, сколько погребов ты осушил, прежде чем решил отобрать у короля невесту?

Я преувеличенно задумался. Тристрам не сдержал улыбки – его всегда забавляло мое дурачество, сколь неуместным бы оно ни было.

– Кстати, ни одного, – подытожил я. – Невероятное упущение. Благодарю, что напомнили мне об этом промахе.

– Эгельдор! – Кьяра вскочила, ладонью ударив по столу так, что горящая свеча едва не упала на бумаги. Пристыженная и оттого молчавшая Зария проследила за тем, чтобы ничего не загорелось. – Ты хоть понимаешь, что наделал? Если король еще держит тебя после такого, то вскоре это непременно изменится и он вышвырнет тебя из замка с позором, который заденет и других членов Гептагона. Я знаю, что тебе нет дела до собственной доброй славы, но пожалей остальных. Хочешь продолжать в том же духе – сложи полномочия, чтобы в самых мерзких углах, заселенных людьми, прекратили упоминать Верховных.

Я громко рассмеялся, посчитав, что она шутит: что бы я ни делал прежде, мне не грозили лишением звания. Его невозможно отобрать, только лишиться добровольно или вместе с жизнью. Тристрам едва заметно толкнул меня плечом в бок.

– Еще чего. – Я отмахнулся от этой мысли, как от назойливой мухи, все еще не веря в серьезность Кьяры. – К тому же ни один устав не запрещает Верховным жениться. Как и выходить замуж. Или рожать детей, верно, Кьяра? Откуда тебе знать, быть может, я оказался без памяти влюблен, а король по доброте душевной – или в надежде на дальнейшее сотрудничество – уступил мне выгодную партию? А затем у меня появится прекрасное дитя, которое впитает мои принципы и взгляды на жизнь, как Лорелея – твои, и мир чудесным образом преобразится.

– Ты был, остаешься и будешь влюблен только в одного человека – себя, – пробормотала Зария. – Ни до кого прочего дела тебе нет.

– За твою жизнь, между прочим, я тоже борюсь. Хотя, будь моя воля, вычеркнул бы из списка.

Тристрам обессиленно спрятал лицо в ладонях, и Зария выглянула из-за него, но я не стал встречаться с ее наверняка вопросительным взглядом. Вместо этого обратился к главе Гептагона:

– Ты напрасно переживаешь, Кьяра. Я контролирую виверну, внимательно слежу за здоровьем и поведением короля и развлекаю его бывшую невесту, ставшую мне женой. Как только случится что-то, с чем я справиться буду не в силах, сообщу.

– Все, что связано с другими людьми, тебе не по силам. Ты не понимаешь чужих чувств, не разделяешь боли и страхов, не видишь добра. – Кьяра чуть не плевалась, обрисовывая образ младшего из Верховных, что сложился в ее голове. Что ж, может, я ожидал худшего; во всяком случае, ничто из этого не показалось мне обидным. – Зря мы тебя отправили.

– Вообще-то я вызвался сам, – напомнил я.

Она задержала на мне взгляд, на мгновение остекленевший, и перевела его на бумаги, что недавно чуть не сожгла.

– Да, конечно.

Я ждал минуту, две, три, но глава Гептагона принялась перебирать листки и всматриваться в них так, будто видела их впервые, а разговора, что мы вели, никогда не случалось. И ради этого они мучили меня полдня, лишь бы я отозвался и объяснился, хотя ни в чем не был повинен? Во времена моей учебы Кьяра поступала так же: подавала