Повелитель корней - Михаил Алексеевич Ланцов

чужой среди своих. Там, в Риме, коли я приеду, меня все будут ненавидеть. Но так и здесь очень скоро я окажусь в кольце врагов. Сначала из германцев да сарматов. А потом уже и своих, когда сюда явятся ваши чиновники и начнутся сборы налогов.

— Будь уверен — налоги никто собирать не собирается, — максимально серьезно произнес сенатор.

— Я должен верить устным обещаниям?

— В декрете Сената эти земли объявляются на особом положении. И все живущие на них людей освобождаются от налогов и повинностей.

— А что мешает Сенату издать новый декрет?

— Здравый смысл. Не нужно отдавать приказы, которые невозможно выполнить.

— Звучит не убедительно, — буркнул Берослав…

[1] Здесь, разумеется, все в русской огласовке и сокращенно. Вступление, безусловно, было совсем иным и куда большим. Но приводить его в тексте было бы занудно до неуместности.

[2] Луций Фурий Люпус (Lucius Furius Lupus) вполне реальный персонаж, известный по надгробным надписям. Точные годы жизни неизвестны, но ориентировочно жил в середине II века и как-то был связан с армией. Поэтому личность хоть и выдуманная, но «по реальным событиям», как любят говорить в кино — по мотивам, то есть.

[3]Agrippa Furius Faustus — Рожденный-с-трудом Фурий Удачливый; Titus Furis Ursus — Почетный Фурий Медведь.

Часть 3

Глава 7

171, студень (декабрь), 29

— Куда⁈ Куда⁈ Твою ж… — пронзительный возглас мужчины прервался сочным шлепком.

Берослав бросился на звук, возвращаясь в главную секцию ангара. И замер на пороге.

Среди древесной стружки и опилок на попе сидел один из работников, на скуле которого характерно проступал красный след от удара доской. Вон она торчала торцом и все еще вибрировала — вырвавшись при изгибании. Работник же смотрел перед собой опустошенным взглядом и слегка покачивался.

— Жирята! Ты как? — крикнул кто-то из-за плеча Берослава.

— Ну вы, блин, даете… — выдал этот бедолага и упал навзничь, даром что сигарой не пыхнул. А мог бы, наверное, если бы она у него имелась.

Рег замер в оцепенении, пытаясь «переварить» то, что он сейчас услышал.

— Да жив он, жив, — хлопнул его по плечу Вернидуб. — Ты чего?

— Что он сказал перед тем, как упасть?

— Не знаю. Я не разобрал. Пробурчал что-то.

Остальные покивали.

Это было странно.

Очень.

Настолько, что Берослав дождался, пока пострадавшего работника приведут в чувства, и опросил его. Но тот ровным счетом ничего не помнил. Последнее воспоминание — вырвавшийся конец доски, летящий ему в лицо.

Трудиться в тот он уже не мог. И не только. Так как «поймал» сотрясение мозга, судя по симптомам. Да и вообще — плохо ему было. Но работы по строительству корабля, впрочем, это не остановило.

Хватало рабочих рук.

Даже скорее был их избыток.

Берослав ведь оплачивал каждый день, да больше, нежели обычно. А тут еще и дело важное, нужное и сложное. Поэтому он мог себе позволить воротить нос и выбирать.

Никогда в своей прошлой жизни Берослав не был на верфях, даже любительских. Поэтому представлял себе их устройство только по фильмам, в которых на стапели сооружали несущий каркас, а потом обшивали его досками.

И все.

Поэтому и он поступил аналогичным образом. Ну а почему, нет?

Заложил массивный киль, собранный из пакета толстых досок, собранных болтами. Цельное дерево такой длинной, в принципе, можно было бы найти, но зачем? Набор выглядел прочнее, дешевле и проще, а главное — мог быть практически любых размеров. В пределах разумного, конечно.

Так вот — это хребет. Каковым он эту деталь и обозвал.

На него ставились поперечные ребра жесткости — шпангоуты. Не гнутые, а также наборные из пакетов толстых досок. Они по-человечески не держались на киле сами по себе, поэтому волей-неволей пришлось сооружать продольные силовые элементы. По сути, рождая весьма прогрессивную систему набора. Ту, которая появилась только в конце XVIII века. Да еще с большим количеством железных крепежей.

Ну а что?

Мог применять? Мог, конечно. Вот и делал не жадничая.

Заодно промазывая все стыки и швы варом на основе мышьяка. Камни, содержащие этот металл, он перетирал в порошок и добавлял в пропитку, сделанную на основе древесной смолы. И наносимую на горячую, чтобы лучше впитывалась.

Сейчас же они уже перешли к обшивке.

Хороших толстых досок дуба, просушенных добрым образом, у него не наблюдалось в достатке. Берослав все же не готовился к сооружению такого рода кораблей. И сушил строительный лес менее монументальный по обхвату и сечению. Поэтому решил обшивать будущий корабль тем, что имелось. Крепя доски на железные заклепки и стягивая их между собой скобами. Ну и пробивая все щели паклей, тщательно конопатя.

А потом поверх второй слой. И третий.

Само собой, все промазывая тем ядерным отваром мышьяка на смоле. Чтобы живность морская дерево не жрала особо.

Но это в перспективе — как было задумано.

Пока же обшивали первым слоем досок толщиной в пару дюймов. Не тесанных, нет. Пиленных. Но и они играли — дай боже, а нормально распарить было негде.

— Не слишком ли он тяжел? — поинтересовался римский мастер, что строил ранее naves rotundae, известные также как торговые корабли. — Ты его укрепляешь так, словно готовишь Харибде или Сцилле отдать на поругание.

— Волнам.

— Волнам? Это? — усмехнулся мастер.

— В Средиземном море крупная, сильная волна редка. Оттого вы и можете себе позволить строить хлипкие кораблики.

— Хлипкие? — с ноткой обиды переспросил визави.

— А как их назвать? Тонкая скорлупка обшивки. Доски умеренной толщины идут внахлест и сшивают кромками между собой. А после лишь распираются изнутри[1]. Да и то — не сильно, из-за чего борт играет и гнется под волной.

— И корабль выдерживает волну очень хорошо. Вся сила в этой гибкости.

— Это все до тех пор, пока он не знакомится с настоящей волной. — улыбнулся Берослав. — В проливе Дракона[2], что ведет в Тихий океан, волны превышают в несколько раз высоту вон тех деревьев.

— Такая волна и этот корабль, что скорлупку раздавит.

— Или нет. Тут как под нее попасть. Но там ладно — там гиблое место. Куда важнее держать обычные океанские волны. От Пиренеев на север есть залив. Сколько там гибнет кораблей? Вот то-то же. А на пути в Индию?

— Гибкость спасает, — упирался