Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

Иногда кажется: устал совсем чуть-чуть. Вот только на миг присядешь, ну на четверть часа если, ну до обеда – а потом встать не можешь ни за что на свете. Будто усталость пряталась внутри и была до поры не видна, как пещера подо льдом. Там тусклый свет. Заглядываешь – и не знаешь, сколько теперь будешь идти. Вот у Алисы усталость была именно такая.

– Отец, – сказал Гюрза, – отец, я там тебе кое-что сплёл.

– А, да? Спасибо. Ты поужинал?

– Забыл.

Ещё не хватало при Алисе выяснять, кто там какими средствами себе вредит и почему это нельзя. Вечно они с отцом об этом спорили.

– Пойдём, – сказала Алиса, – я тоже не ела.

– И отец будет тут лежать один?

– Вряд ли он умрёт, пока я поем и к нему вернусь.

– Я вообще сплю, – сказал отец, – мне всё равно. Во сне раны быстрей затянутся.

– Ну а тебе не надо на твою кровать?

– Мне и тут, – он говорил уже в кушетку, еле-еле, и одна рука свесилась, и волосы тоже, – мне и тут очень хорошо…

– Да ну вас всех, – сказала Алиса и аккуратно положила отцовскую руку обратно на бархат. – Пойдём, пойдём, Гюрза, что встал?

Отец дышал глубоко. Может, правда нужно спать. Можно выйти за дверь, хлопнуть в ладоши, велеть кому-нибудь за ним смотреть – кто появится, тому и велеть…

– Да ты пойдёшь со мной или нет? – сказала Алиса чуть ли не сквозь зубы. Наверное, ей бы тоже не помешало научиться сотворять кочергу.

Отец всё спал и спал.

Глава 5

– Ты мне скажи, – велела Алиса и выпила полчашки сразу, залпом. Чай вообще-то был такой горячий, что у Гюрзы кожа с губ облезла, а Алисе ничего. – Ты мне скажи: правда стыдишься или притворяешься?

Ну и вопросы пошли. А ты правда любишь моего отца или спасаешься от мужа? Это говорить не стал. Сунул в чай кусок сахара, смотрел, как тот оседает на дно. Отдёрнул пальцы.

– Не знаю. – Сахара больше не было, но Гюрза так и смотрел в чашку. – Я хочу тебе помочь.

– Значит, правда. – Алиса допила свой чай. – Тогда я тебе сейчас кое-что скажу.

Они собрались на кухне. В столовой гулко. К себе Гюрза ни за что бы не позвал. Отцовский кабинет только отцу можно использовать для сборов и зал советов – тоже. В сад Алиса не хотела. В гостиной бы Гюрза себя даже на пальцы Алисины не заставил посмотреть, не то что в лицо. Кухня – место, где все стараются не ссориться. Гаргулья-повариха ушла спать в подвал, потому что на луг и небо ей надоело смотреть ещё много лет назад.

Он не хотел сейчас ничего сотворять – нашёл какие-то сладкие сухарики, макал в чай. Алиса налила себе ещё. Если бы это был простой дождливый день, они бы с отцом сейчас делали кораблики.

– На поединок нас, конечно, не пропустят, – сказала Алиса. – Ни Ференца, ни меня, ни вас с Кариной. Меня, боюсь, муж лишит воли, как только увидит, и Саше я не помогу. Но вы можете явиться как гости и её украсть.

Среди сухариков завалялся уже подсохший и лишённый корки кусок хлеба. Что он тут делает? И что Алиса говорит?

– Ну, если нам её не отбить, – пояснила, отхлебнула из почти пустой чашки, хлюпнула, – тьфу ты!.. Если законных способов тут нет, должен же быть другой выход. Ты тёмный, тёмным воровать не страшно. Карина тоже у вас растёт.

– Я пойду один.

– Да как вы все достали уходить одни!

Конечно же, Карина их нашла. И конечно, ей надо было именно сейчас войти – в мокрых ботинках, с мокрой головой, мокрые волосы во все стороны – и заявить Алисе:

– А ну подвиньтесь.

Стульев Гюрза с Алисой не нашли, поэтому сидели на скамейках. Карина подтащила к столу бочку и уселась.

– Дай угадаю, как просят у тебя на родине. «Алиса, жопой двинь»?

– А если бы и так?

– С кем приходится жить, с кем приходится делить кров. Я, образованная женщина…

– А что вы его втягиваете не пойми во что?

То есть речь идёт о нём, Гюрзе? От неожиданности отхлебнул всё-таки этого проклятого чая и тут же зашипел, и эти, обе, на него уставились.

– Ненавижу, – проговорил с трудом. Язык уже покрылся мутной ожоговой плёнкой. – Ненавижу не разбавлять.

Когда он жил в Садах, там никогда не было вдоволь холодной воды.

– Я разве втягиваю? – сказала Алиса. – Я предлагаю выход, чтоб он меньше мучился. И чтоб его отец не рисковал.

– И вы тоже чтоб не рисковали.

– Ах, дитя моё… Нет, девочка, послушай. Если бы я могла с дочерью поменяться, я бы это уже сделала. Но как ты думаешь, отпустит муж одну из нас?

Вот опять это женское общее знание – Карина посмотрела Алисе в лицо и медленно покачала головой.

– Вот так. Вы свежие, мало играли. У вас может получиться.

– А ничего, – спросил Гюрза, – а ничего, что это не по правилам?

– «По правилам» закончилось, – сказала Алиса. – Мы и так всё уже испортили, что можно и нельзя.

Подмывало сказать: «Это ваш муж испортил, а не мы», но Гюрза промолчал. Если б отец тогда не забрал его у светлых, ничего бы сейчас не было.

– Вы пойдёте на ярмарку, – сказала Алиса, – как гости. Нельзя не пустить на ярмарку. Найдёте Сашу. Следите, чтобы он её там не раздвоил, не расчленил – как это называется? Чтоб сердце её не засунул ни в какой там железный ларец или глыбу льда. Если засунет, заберёте сердце тоже.

Да у неё же чашка дрожит в руках, мелко-мелко дрожит, а она не видит. Сердца́ в лёд полагается заключать отъявленным злодеям, а не светлым.

– Разбейте, – посоветовал Гюрза, – разбейте чашку об пол. Мы не скажем никому.

– Ну вот ещё, – сказала Алиса и утвердила чашку на блюдце, почти не звякнув. И продолжила: – Пробрались – выкрали. Как можно меньше разговаривайте. Я дам вам путь туда и путь обратно, но во дворце придётся действовать самим. Твоего отца я успокою, если нужно.

А успокоить, интересно, – это в лёд засунуть? Или?..

– Не надо, – сказал и допил остаток чая. Жжёт нёбо. Всё равно уже. – Не надо его успокаивать. Погоню только пусть не шлёт.

– Ой не пошлёт, – сказала Алиса, – ой не соберётся.

– А как, – спросила Карина, – как вы собираетесь…

Дальше она как будто говорила двумя голосами сразу и ещё будто