Нарушители. Память Каштана: темный замок. Память Гюрзы: светлые сады - Елена Владимировна Ядренцева

снова! Отец не просто память отнял – он как будто превратил его обратно в грустное дитя. Или отмотал время назад? Так, чтоб Гюрзы совсем не стало, остался только Каштан, которому десять… И вот теперь этот Каштан только и знал, что говорить ерунду.

– Я? – Алиса округлила глаза. Карина промолчала, хотя она-то точно должна была фыркнуть. Саша смотрела: на Алису – на него – опять на Алису – снова на него. – Я? Я тебя не люблю?

Ну да, в замке-то он был ей не рад, а не она ему. Но вот сейчас что?

– Если ты хочешь, чтобы я ушёл из твоего дома…

– Сказала же: сиди! Вот ведь ума нет что у одного, что у второго…

– Ты любишь моего отца?

– Куда я денусь! Ты допить решишься или нет? У кого там отец в болоте спрятался?

О, раньше бы он выпил залпом. Но теперь…

– Он не полез бы туда, если бы не мог там выжить. Я не могу всё это разом, ты была права, Карина.

Сколько раз он её так называл? Она сперва бесилась, точно, а потом привыкла. И Саша всё-таки какая маленькая – как он мог так с ней…

– Я расскажу про дворец Людвига, – сказала Карина, – я прямо быстренько. А потом ты это выпьешь.

Гюрза – Каштан, Гюрза, кто он в итоге-то теперь? – Гюрза кивнул.

Глава 7

– Ого! Привет, пастушка.

Если б Карину так позвали, она бы в ответ ударила. Гюрза пока просто хмурился. Он только что швырнул птицей в собственного отца – да, руками Карины, но какая разница! – и теперь, видимо, пытался сообразить, как дальше жить.

– Кольца на счастье!

– Кольца на удачу в четверги!

– Браслеты для упрямства, для упрямства!

Чем только здесь не торговали, чего только не выкрикивали. По краям лужайки, куда они с Гюрзой вывалились, стояли шатры, и прилавки, и мелкие ларьки, вот только эти были не унылые, как дома, а деревянные, с узорами, с цветными фонарями среди бела дня…

– Ну что? – спросил этот, который окликал Гюрзу. Волосы светлые, пышные, но в беспорядке, как если бы он вечно их взъерошивал и забывал об этом. Высокий. Загорелый.

– Что «что»? – передразнила Карина. Даже помаду не успела до конца смыть, а тут уже наезжают. – Кто обзывается, тот сам так называется.

– Ты подумай, какая злючка. Ты чего тут делаешь?

– Я? – спросила Карина. – Я с Гюрзой.

– А, – фыркнул незнакомец, – а я не сдаю экзамен. Ну, тот, где все решают, достоин ты зваться взрослым мастером или ещё нет. Хорошо управляешься с волшебством или не очень.

– В смысле, ты плохо управляешься?

– Нет, в смысле – не хочу. Вы к королю?

Вокруг так и толпился народ – в просторных не то рубахах, не то платьях, хорошо хоть, штаны под них носили. Кто-то в венках из одуванчиков. Кто-то в золотых венцах. Распущенные волосы и собранные. И всё это блестит, блестит, блестит…

– А, – сказал незнакомец, проследив, как Карина щурится, – тебе неизвестен, что ли, сказочный народ?

А сам не видишь?

– Нам бы сейчас не стоило видеть короля, – Гюрза как будто даже говорил с трудом. Будто бы две недели промолчал где-то в подвале и вот пробовал голос. – Я вас, наверное, помню, вы из тех гостей, которые смотрели представления. Поможете нам спрятаться? За плату.

– А что у вас есть?

– Вам чувства или качества?

– Да ладно, шучу. Что мне с ваших копошений… Давай лицо замажу. Ты, дитя, постой на стрёме.

Это она-то дитя? А на них никто не смотрел, какой там стрём. Все толпились вокруг прилавков, или присаживались на траву – там, на расстеленных платках, тоже лежали вещи, – или вертели безделушки в руках, смотрели на свет. А есть такие, чтобы память возвращалась?

– Монеты неразменные, срок до года!

– Куплю молочные зубы!

– Продам волосы!

– Да иди же, – сказал незнакомец, – покуда не заметили. Мне они все надоели не меньше твоего. До сбитых подков.

И Гюрза шагнул к нему. Тут незнакомец огляделся по сторонам, насвистывая сквозь зубы, и принялся и правда будто мазать Гюрзе лицо кремом, только это был не крем. С каждым втирающим движением лицо менялось. Какие-то пухлые губы вместо тонких. Веки темнее. Брови тоньше. Волосы в косички?..

– Ну вот, отличная девчонка выйдет, – проговорил этот помощник, сев на корточки и положив ладони Гюрзе на плечи, вертя его так и эдак, – никто и не подумает…

– Ты что?!

Гюрза отшатнулся, и на них все оглянулись. Кинулся щупать лицо. Зажмурился. А незнакомец рассмеялся.

– Умора с вами, – махнул рукой, шагнул к Карине. – Я, кстати, Инжир.

– Нормальным сделайте его, – сказала Карина и на всякий случай шагнула назад, чтобы был потом разбег. – Очень смешно! Отдайте мне эти косички.

– Ой, а то что ты, грозное созданье?

Она ударила его в живот, но, во-первых, живот-то оказался твёрдым, а во-вторых, руку её успели перехватить и заломить со знанием дела.

– Сдаёшься?

– Да сейчас! – Она рванулась вверх и вперёд, больно – ну и что, не сломает же он, да даже если и сломает, – и вцепилась зубами ему в плечо.

– Карина, – зашептал Гюрза каким-то странно ломким голосом, – Карина, перестань!

Да ну сейчас! Кожа у Инжира была потная – ещё бы, на таком-то солнце. Солёная. Гладкая. А потом он швырнул Карину на траву. А потом сверху раздалось:

– Кто тут дерётся, словно призван в сердце тьмы?

Голос был мелодичный, будто бы обладатель привык петь, а не говорить.

– Я, – сказала Карина, поднимаясь с травы и ещё даже не зная, кому отвечает. Дома рассказывали: эльфы так к вам и подкатывают, эльфы с той стороны. То есть теперь с этой. Раньше детей подкидывали, но теперь вроде перестали.

– А ты, Инжир? Не стыдно на ребёнка?

– А дерётся как взрослая.

– Ты кто, дитя?

– Да сами вы, – сказала Карина, так и не поднимая глаз, потому что спереди высился кто-то из местных, из сияющих. – Я Карина. А этот превратил моего товарища в какую-то чучундру. Что мне делать было?

– Не ведаю, что значит «чучундрá», – сказал сияющий почему-то с ударением на последний слог, – однако могу догадаться… Инжир, сними-ка покров. Для чего вы вообще ему доверились?

Инжир закатил глаза, но косички Гюрзы снова стали волосами, и губы сделались нормальными, тонкими, и веки тоже превратились в его обычные.

– Извини, – сказал Гюрза зачем-то, – и спасибо.

На Карину он не смотрел. Да они все сейчас друг на друга не смотрели, как будто были отгорожены от ярмарки голосом этого светлого и его сиянием. Даже выкриков про товары больше слышно не было.