Отцовский меч - Наиль Эдуардович Выборнов

Дикий бык поражал своей мощью. Думаю, даже волкулак не выдержал бы удара его больших изогнутых рогов, а уж про лошадь или человека и говорить было нечего. Чтобы не нервировать зверя, мы предпочли быстро уйти.

На третий день пути все стали уставать. Монотонное покачивание в седле усыпляло, разговаривать не хотелось: казалось, что все возможные темы уже были переговорены. Причем, уставали не только мы, но и лошади. Я уже подумал о том, что нужно остановиться где-нибудь на целый день, передохнуть самим и дать отдохнуть утомленным скакунам. Если они собьют ноги или падут, других мы в этой глуши не найдем.

– Приехали почти, – нарушил затянувшееся молчание старик и посмотрел куда-то вдаль.

Я поднял голову, приподнялся на стременах и увидел вьющийся над стройными рядами деревьев дымок, который означал вполне очевидную вещь: где-то неподалеку находится человеческое жилье.

– Осталось через лесок этот проехать, и на месте будем, – добавил Игнат, посмотрел мне в глаза и как-то криво усмехнулся, будто мысли об отдыхе прочитал.

– А что там? – спросил Пашка.

– Увидите, – ответил старый воин и тронул своего коня.

Мы поторопили лошадок, чтобы поспевать за ускорившимся стариком, который умудрялся безошибочно находить дорогу среди деревьев. Уверен, если бы первым ехал любой из нас, его лошадь сломала б ногу о первую же попавшуюся корягу, но старый солдат будто знал безопасный путь.

И скоро мы оказались на опушке.

На берегу небольшой речки, сейчас скованной льдом и укрытой снегом, раскинулась небольшая деревушка. Побольше, конечно, чем Фокино, но гораздо меньше того же родного Васильева села. А вот чуть дальше стояла настоящая крепость.

Пусть она была и деревянной, да высотой стен и уступала Брянску, но я никак не ожидал увидеть такое здесь, в этих безлюдных местах. Но больше всего меня удивило здание за стеной, которое оказалось даже выше чем крепостные башни. Оно было построено из белого камня, а на венчавшем его черном куполе золотом горел крест. Холодное зимнее солнце, заставляло его сверкать на всю округу, и в сравнении с ним даже белый снег уже не казался таким уж ярким.

– Поехали уже, что встали? – проворчал старик, который, как оказалось, уже успел оторваться от нас на добрых два десятка шагов, пока мы стояли, уставившись на открывшееся зрелище.

Мы переправились через речку прямо по льду и скоро оказались на дороге, ведущей прямо к воротам крепости. Никто нас не остановил, да и зачем, если вход все равно был закрыт?

– Кто таков? – послышался с надвратной башни, тоже украшенной крестом, только поменьше, голос.

– Игнат, – ответил старик, задирая голову, чтобы его лицо можно было разглядеть сверху.

На какое-то время наступила тишина, а потом ворота распахнулись, а в проходе показалось двое воинов в полном доспехе, только почему-то все металлические части были тщательно зачернены. У одного из них на поясе висел топор, а у другого – тяжелая булава.

Старик соскочил с коня, сделал несколько шагов вперед, стащил с головы меховую шапку, которую носил вместо шлема и трижды поклонился, по очереди дотронувшись тремя сложенными пальцами правой руки до лба, живота, правого, а потом и левого плеча. Мы тоже спешились, но повторять за ним не стали: то, что Игнат является поклонником мертвого бога для меня тайной не было, но сам я об этой вере ничего не знал.

Кроме разве того, что храмы у них гораздо красивее, чем посвящённые Красному Тельцу.

Навстречу нам вышел седобородый старик в длинной черной одежде с большим крестом на шее. Игнат засуетился, у меня появилось ощущение, что он чувствует себя неловко, будто его тут не ждали. Но с другой стороны, в таком случае ему точно не открыли бы ворота.

– Благословите, отче, – обратился к старику Игнат, сложив перед собой руки ладонями вверх, и когда тот очертил перед ним крест, поцеловал протянутую длань, а потом показал в мою сторону. – Я привел сына князя Кирилла, отец Никодим.

Старик посмотрел на меня, и я, сам не зная почему, тоже стащил с головы шлем, оставшись в одном стеганом подшлемнике. Внимательный взгляд серых, выцветших от старости глаз, казалось, прожигал меня насквозь, и от него нельзя было укрыться, будто он видел все помыслы, даже самые тайные, все намерения, все мечты и надежды.

И я почувствовал мудрость и силу подвластные этому человеку.

– Я знал твоего отца, отрок, и он не раз бывал в нашей обители, – проговорил он, и голос его звучал спокойно и ровно без малейших следов старческого надрыва. – И пусть он и был заблуждающимся язычником, пусть так и не принял истиной веры, но христианские добродетели не были ему чужды. Как, чувствую я, не чужды они и тебе.

Он посмотрел на моих друзей, на пару мгновений задержав взгляд на лице каждого из них, после чего покачал головой и сказал:

– Добро пожаловать в обитель.

Развернулся и двинулся обратно в сторону храма.

***

Как мне объяснили позже, место это называлось монастырем, а его жители – монахами. Однако, монахами были только те, что жили в самой крепости и носили черные одежды, а вот жители деревни оказались самыми обычными селянами. Только вот дань они платили не наместникам, а монастырю.

Груз, купленный на деньги, которые чуть раньше забрал у меня Игнат, передали отцу Феофану, которого еще называли «отцом-келарем». Как я понял, это слово означало ответственного за имущество. Ему же мы передали и большую часть имевшейся у нас еды, включая заготовленную еще в Васильевом селе солонину. Лошадей тоже забрали на монастырскую конюшню, пообещав обихаживать их, как положено.

А вот остальное имущество сказали перенести на выделенное нам подворье, размерами лишь немного уступающее тому, которое у меня было в Васильевском, да и уют внутри какой-никакой имелся. Изба разве что была не протоплена, но нас никто и не ждал, так что в этом не было ничего удивительного.

Игнат ушел куда-то по своим делам, а мы с парнями в три пары рук принялись приводить дом в порядок. Сначала натаскали поленьев из указанного местными селянами места, и пока Пашка рубил их, мы выметали из избы сор и пыль, а потом раскладывали привезенное с собой имущество, которого оказалось неожиданно много.

Потом Ромка остался топить печь, а я, решив, что после трех дней в седле, и ночевок в лесу, да на сеновале, не лишним будет и в баньке искупаться, отправился за водой. Воду здесь брали в колодце прямо посреди села, поэтому я,