журнал "ПРОЗА СИБИРИ" №0 1994 г. - Татьяна Янушевич

— Коллекти-и-ив! В зале для общих построений в две шеренги станови-и-ись!

Строят и строят, строят и строят... Ах, ты! День Ё! Культпоход в город! Как же я не подумал о нем, столько сил растратил в убежище да в туалете! Ведь о культпоходе нужно было думать с утра! Вот так и попадают на переработку. Не ходить, что ли, в строй?

Я — в строю. Леха — рядом. Глаза провалились. Я наверняка не лучше. Но надо держаться. Надо выстоять. Может, нашу группу не поведут в культпоход. Нельзя же всему личному составу покидать расположение одновременно. Пусть нас оставят...

Конечно, тоже покоя не жди. Для остающихся всегда затевается так называемое покаяние, которое проходит в зале для политзанятий. Каемся в грехах, исповедуемся друг дружке. Тоже — ритуал. Тоже — тоска зеленая. Но хоть никуда не ходить, ничего не копать. Сиди, голоси, плачь, выдумывай грехи, кайся как можно громче. В чем? А в чем-нибудь диком и фантастическом, чему никто заведомо не поверит.

— Р-р-рняйсь! Смир-р-на-а!

Из канцелярии появляется мать Варвара вся белая.

— Внимание, воспитанники! Сердечно поздравляю вас! Сегодня нам выпала большая честь! Будем достойными, не осрамим наш славный приют!

И мать Варвара стремительно исчезает в канцелярии. Мы — в недоумении. У кого память получше — в ужасе. Начальница была так сильно взволнована лишь один раз — тогда противник прорвал фронт, и нам всем надлежало скрытно и спешно следовать на переработку. Хорошо, вовремя нас тогда остановили — противник прорвал фронт совсем в другом месте. Неужто теперь — в нашем?

Но тут обычная спокойная команда:

— Вторая группа на покаяние в зал для политзанятий шаго-о-ом ма-а-арш!

Вторая группа, само собой, не заставляет себя уговаривать. Счастливчики. Но и нам легче. Значит, фронт держится. Может, конец войне? Победа?

Нет. Она же про „большую честь" говорила.

Нам, оставшимся в строю, зачем-то выдают маленькие красные флажки. Потом ведут одеваться. Значит, все же культпоход. И по-видимому, во время культпохода должно случиться что-нибудь из ряда вон. Может, будем какую-нибудь шишку на фронт провожать?

Каяться охота — спасу нет. От безысходности пытаюсь гипнотизировать воспитательницу Анну, которая, остается в расположении, поскольку — дежурная: „Вспомни, вспомни о моем донесении, надо же довести расследование до конца, что это еще за писака завелся в нашем сплоченном коллективе! Освободи, освободи меня от культурного отдыха, мои наблюдательность и преданность пригодятся тебе! Давай, пусть все идут веселиться, а мы возьмем лупу, принадлежности для дактилоскопии, прочий инструмент, сама знаешь, какой, да и пойдем, все детально обследуем, по миллиметру, может, орден тебе заработаем..."

Все впустую. Не воспринимает. Толстокожая.

Напяливаем химзащиту, только теперь парадную, у которой еще не вышел срок носки, а тоже — резина. Самая подходящая одежда для старою человека поздней осенью. Ранней ядерной зимой.

Опять противогаз. Как невмоготу станет — сниму и все дела. Не сниму, конечно. Бесполезно. Все бы так делали. Но не столь ядовит „свежий воздух", чтоб моментально упасть замертво. Натянут тебе маску обратно, приволокут в приют, и будешь чахнуть дней десять, а то и месяц. И каждый день допросы „В знак протеста ты это сделал или не в знак протеста, а если в знак протеста то против чего, а если не в знак, то чем не устраивает тебя наша жизнь?" И так далее, и тому подобное. Совсем замордуют, прежде чем отпустят на переработку.

Но и потом, когда отпустят, соседей твоих, сослуживцев замучаю подозрениями, и проклянут они тебя.

Леха подмигивает сквозь круглые стекла, ничего, мол, держись, как нибудь прорвемся. Хороший человек, хотя и недавно в нашей богадельне, кажется, всегда был. Просто хороший человек. Редко теперь такие на свете родятся. Впрочем, откуда мне знать, какие теперь родятся? Но кого-то он мн все-таки напоминает...

Если доживу до завтрашней уборки, буду скоблить свой боксик сам, брошу вызов мнению толпы. Точно брошу. Если доживу. И если Леха не заартачится.

Выходим из шлюза в сумеречные окрестности. Движемся прочь от нашего милого уютного приюта. И ведет нас самая главная начальница. Мать Варвара. Петь нас, на сей раз, к счастью, не заставляют — близко город, где полно приютов и казарм, и, наверное, сейчас все направляются в одно место, что получится, если все начнут базлать кто во что горазд.

А ведь без песни вполне могу и дойти. Вот уже и дыхание почти выровнялось, и силы появились, чтобы любоваться окрестностями.

Ничего, сдюжу. Все нормально в этом мире! Главное, не расслабляться, в отчаяние не впадать. Отчание — прямой путь на переработку. А терпение и спокойствие — жизнь.

Сердце бьется ровно, ритмично, без провалов. Отпустило. Поднимаю выше голову, разворачиваю плечи,, толкаю друга в бок.

— Ы-мы-мы! — мычу Лехе сквозь маску. Вернее, я говорю: „А хорошо, что водят на культмассовые мероприятия, для нашей же пользы делается!“, но маска фильтрует не только воздух, но заодно и звуки.

— Ы-мы-мы! — слышится в ответ бодрое. Конечно, для пользы, значит.

Оглядываюсь назад — а приют уже совсем исчез в мутной дымке, уже не виден сквозь грязные хлопья снега. И как-то немножко грустно становится, какое-то теплое меланхолическое чувство подкатывает к сердцу. Реликтовое, можно сказать, чувство родного очага или дома, или малой родины.

Зато впереди прямо на глазах разрастается огромный город. Вот он уже захватывает весь горизонт от края до края.

Новое время принесло и совершенно новые оптические эффекты. Вот один из них. То, что кажется сквозь никогда не мытое стекло боксика немыслимо далеким, почти инопланетным, на деле оказывается близким и легко достижимым, совсем не чуждым и вовсе не отвратительным, не враждебным. Мнившийся необъятным пустырь оказывается вполне объятным. И захламленность его, загаженность не так уж бросаются в глаза.

Нет, в самом деле хорошо, что мне не удалось отвертеться от культпохода. Все-таки новые впечатления будут, будет передышка от изнурительного самокопания и доморощенного философствования, которые всегда заполняют минуты ничегонеделания.

И я уже заинтригован предстоящим, уже ругаю себя за слабость духа, которая едва не лишила меня того, что, возможно, будет еще более ярким, чем столетний юбилей революции. Впрочем, „едва не лишила" — это, конечно, явное преувеличение.

Дорога знакомая. Сто раз по ней ходил. И в городе всегда одно и то же происходило. То же ведь — традиция, а она, как и всякая традиция, не терпит перемен.

Это бывает так. Приходим, значит, на главную площадь. На ней находятся все городские учреждения культуры. Все два —