Безумный барон - Виктор Гросов

Худшая — потому что поле битвы изменилось кардинально. Я умел воевать с солдатами. Я научился противостоять магам. Но теперь мне предстояло сражаться с бюрократами и юристами. Мне нужно было противостоять не огненным шарам, а хитросплетенным интригам, подтасованным фактам и политическому давлению. Это была война, где побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кто хитрее, у кого длиннее язык и толще кошелек. Моим главным оружием теперь должны были стать не Искра и «Демпферы», а ум, логика, факты и умение убеждать. А моим противником был не просто барон Орлов. Моим противником была вся мощь одного из самых влиятельных Родов Империи, с их вековыми связями при дворе, с их армией подкупленных чиновников и продажных судей.

Исход этой новой, тихой войны был совершенно непредсказуем. Я поднял голову и посмотрел на небо. Оно было таким же, как и вчера — серое, равнодушное, с проплывающими по нему рваными облаками. Но я знал, что там, за горизонтом, по пыльным имперским трактам, ко мне уже ехала моя судьба. И у нее было имя — граф Илларион Голицын. Инквизитор был бы проще. С ним все ясно: либо ты докажешь, что ты не верблюд, либо сгоришь. А вот с прагматиком, слугой закона и системы, все будет гораздо сложнее. Он будет взвешивать, оценивать, искать выгоду. Не для себя — для Империи. А что выгоднее Империи: поддержать наглого выскочку, нарушившего все писаные и неписаные законы, или принести его в жертву ради сохранения хрупкого мира и спокойствия могущественного Рода Орловых? Ответ, как мне казалось, был очевиден.

Я сжал пергамент в кулаке. Хватит рефлексировать. Время — самый ценный ресурс, и у меня его почти не осталось. Нужно действовать.

— Ратмир! Кривозубов! — мой голос прорезал веселый гвалт, заставив всех обернуться. — Собирайте всех. Немедленно. В главном зале. Есть разговор.

Когда все собрались — мои новые союзники, мои командиры, мой «ближний круг» — я вышел вперед. Я не стал зачитывать им указ. Я рассказал все своими словами. Без прикрас. О том, что Империя вмешалась. О том, что к нам едет Легат. И о том, что этот суд, скорее всего, будет для нас показательной поркой.

— Они думают, что загнали нас в угол, — я обвел взглядом их помрачневшие лица. — Что мы будем сидеть здесь, как кролики в клетке, и ждать, пока придет охотник. Но мы не кролики. Мы — медведи. И мы покажем им наши зубы.

— Что ты предлагаешь, Рокотов? — пробасил Кривозубов, его лицо было мрачнее тучи. — Пойти войной на Легата? Это измена.

— Нет, — я покачал головой. — Мы встретим его с почестями. С хлебом-солью. Мы покажем ему, что мы — верные подданные Империи. Но мы превратим этот суд в фарс. Мы завалим его такими доказательствами вины Орловых, что он не сможет их проигнорировать. Мы должны быть готовы. К приезду графа Голицына наш замок должен стать не крепостью, а залом суда. Где обвиняемыми будут не мы, а они. Нам нужно подготовить каждого свидетеля, каждую бумажку, каждый аргумент. Нам нужно быть безупречными. И нам нужно больше союзников. Не военных. Политических. Тех, кто сможет замолвить за нас слово в столице.

Я повернулся к Борисычу.

— Старик, тебе предстоит самое трудное путешествие в твоей жизни. Ты поедешь в столицу.

Мой план начал обретать форму. Это будет спецоперация. Сложная, многоуровневая, где каждый должен будет сыграть свою роль. И я очень надеялся, что мы успеем подготовиться к выходу главного актера на эту кровавую сцену.

Глава 21

Интерлюдия.

Столица встретила их равнодушным холодом, не похожим на резкую стужу северных ветров. Это был холод камня, веками впитывавшего в себя шепот интриг, лязг кандалов и шорох бесчисленных прошений, обратившихся в пыль. Борисыч, оказавшийся волею своего молодого господина в самом сердце имперской паутины, ежился от этой давящей, безразличной мощи. Он, привыкший к простору полей и прямоте суждений, здесь чувствовал себя неуклюжим медведем в лавке антиквара, где каждое неверное движение грозило обрушить хрупкое равновесие чужой игры.

Рядом с ним, в тесной, но приличной комнате на постоялом дворе, снятой за деньги, которые казались Борисычу целым состоянием, сидел его спутник. Афанасий Петрович. Человек, приставленный к ним леди Вероникой. Не воин, не вельможа, а нечто куда более опасное в этих стенах — профессиональный знаток всех подводных течений столичной бюрократии. Его гладко выбритое и непроницаемое лицо, не выражало ничего, кроме вежливой усталости. Он был винтиком в этой машине, знающим, как и куда подсыпать песка, чтобы заскрипели и остановились куда более крупные шестерни.

Вот уже неделю они бились лбом о стену. Стена эта была из пергамента, сургуча и отточенных до автоматизма вежливых отказов. Они обошли все пороги, которые только можно было обойти: Малую Канцелярию, Судебный Приказ, даже пытались пробиться в приемную Тайного Совета. Ответ был везде один, облеченный в разные слова, но неизменный по своей сути.

— Ваше прошение принято к рассмотрению, — цедил сквозь зубы очередной мелкий клерк с лицом, уставшим от всего на свете. Он даже не поднял глаз от бумаг, лишь небрежным жестом указал на высокую стопку таких же свитков. — Ожидайте. Сроки рассмотрения дел подобной важности строго регламентированы.

Признание Всеволода Орлова, казалось, должен был стать громом среди ясного неба, просто «потерялся» где-то в недрах архива. Амулет, снятый с ассасина, был принят как «доказательство», но тут же отправлен на «изучение», результат которого можно было ждать до второго пришествия. Их доводы тонули в этом бюрократическом болоте.

Вечером, после очередного унизительного и бесплодного дня, Борисыч не выдержал. Он с силой опустил на стол свой огромный кулак.

— Единый, да что ж это за напасть! — в голосе старика звучало отчаяние. — Мы им правду в лицо тычем, а они отворачиваются! У нас убийца на руках, признание есть, а им все равно! Будто и не было ничего!

Афанасий Петрович медленно поднял взгляд от чашки с остывшим травяным отваром. В его глазах тоже плескалась профессиональная досада.

— Все так, Борисыч. Я задействовал все связи. Результат нулевой. Паутина Орловых сплетена искусно, ее нити пронизывают все. Каждый клерк, советник, от которого зависит движение нашей бумаги, уже либо подкуплен, либо запуган, либо просто не хочет связываться с таким могущественным Родом. Наш