Воронцов. Перезагрузка. Книга 10 - Ник Тарасов

— Бред умирающего фанатика, — попытался отмахнуться я, но холодок внутри усилился, превращаясь в ледяную иглу.

— Возможно. Я бы тоже так подумал. Если бы не это.

Иван Дмитриевич медленно, с какой-то торжественной осторожностью развернул тряпицу.

На тёмном дереве стола лежал небольшой металлический предмет. Тускло, хищно блеснула сталь. Это был не нож, не пистолет и не монета.

Это был портсигар.

На первый взгляд — обычный, плоский серебряный портсигар. Вот только любой ювелир, взяв его в руки, сошёл бы с ума. Гравировка на крышке была… нечеловеческой. Слишком ровной. Слишком идеальной. Геометрический узор из тысяч пересекающихся линий, которые создавали иллюзию объёма. Ни один штихель мастера не мог дать такую чистоту линии. Это была работа станка. Лазерная гравировка или высокоточное фрезерование.

— Мои люди нашли это зашитым в подкладку его сапога, в тайнике внутри каблука, — тихо сказал Иван Дмитриевич, наблюдая за моей реакцией. — Наши мастера в Туле смотрели. Крестились. Говорят, металл странный. Слишком лёгкий для серебра, слишком твёрдый для олова, не темнеет от кислоты. Сплав, который нам неизвестен. Но самое интересное внутри.

Он нажал на кнопку замка. Крышка откинулась с мягким, маслянистым щелчком — звуком идеально подогнанного механизма, без малейшего люфта.

Внутри не было табака. Там лежал сложенный вчетверо листок бумаги.

— Бумага тоже… необычная, — заметил Иван Дмитриевич, пододвигая открытый портсигар ко мне. — Гладкая, как стекло, плотная, белая до рези в глазах. Не боится воды — мы проверяли. Чернила на ней не расплываются. Читайте, Егор Андреевич. Это адресовано вам. Лично.

— Мне? — Я взял листок. Пальцы ощутили неестественную, химическую гладкость мелованной бумаги высшего качества. Или даже тонкого пластика.

Я развернул его.

Текст был написан не пером. Не было характерных нажимов, утолщений и клякс. Это была шариковая ручка. Обычная синяя паста. Ровные, округлые, почти «школьные» буквы.

Но удар под дых, от которого перехватило дыхание, я получил не от качества бумаги или чернил.

Я получил его от первой же строчки.

Текст был на русском. На современном русском языке. Без «ятей», без твёрдых знаков на конце слов, с современным синтаксисом.

«Здравствуй, попаданец».

Мир качнулся. Комната поплыла перед глазами, словно я получил контузию. Стены кабинета с дубовыми панелями, мраморный камин, шум дождя за окном — всё это мгновенно стало картонной декорацией дешёвого театра. Реальность дала трещину.

Я сглотнул вязкую, горькую слюну и продолжил читать, чувствуя, как волосы на затылке начинают шевелиться от первобытного ужаса узнавания.

«Ты думаешь, ты здесь один? Думаешь, ты — единственный 'прогрессор», несущий свет цивилизации в тёмное, лапотное прошлое? Ты ошибся, коллега. Фатально ошибся. Ты не игрок. Ты — фигура. И ты начал партию, правил которой не знаешь и масштаба которой не представляешь.

Телеграф — это было смело. Признаю, красиво. Но ты шумишь. Ты создаёшь слишком много ряби на воде. Жан-Батист был лишь пешкой, расходным материалом, который я использовал, чтобы проверить твою реакцию. Ты предсказуем.

Наполеон — это не просто корсиканский выскочка. Это моё будущее. Это «Проект Перелом». Он победит! Я приложу все усилия, все знания XXI века к этому. Ты ничего не понимаешь в истинных правителях! Он должен объединить Европу, и он это сделает.

Встретимся в Москве. Не ищи меня. Я найду тебя сам, когда придёт время эндшпиля.

p.s. Твой «резиноид» — дрянь. Полное дерьмо! Через два года при первых же сильных морозах ниже тридцати он кристаллизуется и рассыплется в труху. Изоляция полетит к чертям. Используй гуттаперчу с добавлением серы при 140 градусах, идиот. Учи матчасть.

Подпись: Инженер'.

Я выронил листок. Он плавно, планируя, опустился на стол рядом с портсигаром.

— Егор Андреевич? — голос Ивана Дмитриевича доносился словно сквозь вату, издалека. — Вам дурно? Вы бледны как полотно. Воды? Или вина?

Я медленно поднял на него глаза. В голове набатом билась одна мысль, вытесняя всё остальное.

В Москве есть ещё один.

Кто-то, кто знает химию полимеров лучше меня. Кто-то, кто знает, что такое вулканизация, и смеётся над моими жалкими попытками изобрести велосипед. Кто-то, кто знает, где я, кто я, и чем я занимаюсь. Кто-то, кто называет Наполеона «проектом».

И он ждёт меня в Москве.

— Иван Дмитриевич, — мой голос был хриплым, чужим, словно я разучился говорить. — Француз… он сказал, откуда у него это?

— Сказал, — Иван Дмитриевич подался вперёд, и в его глазах, обычно холодных и расчётливых, я увидел отблеск страха. Не перед шпионом с кинжалом, а перед чем-то непознанным, перед бездной. — Он сказал, что получил это от человека, который руководит «Проектом Перелома». И что этот человек уже в России. И что его знания… обширнее ваших.

Я снова посмотрел на синие буквы, написанные шариковой ручкой. «Идиот».

Это слово резануло больнее всего. Это был не высокопарный слог девятнадцатого века. Это был стиль интернет-форумов, стиль комментариев на YouTube, стиль моей эпохи. Циничный, злой, компетентный и безжалостный.

«Инженер».

Я встал и подошёл к окну, упёршись лбом в холодное стекло. Ливень за окном превратил мир в сплошное чёрное месиво. Где-то там, в этой темноте, тянулась моя телеграфная линия. Моя гордость. Моё дитя.

А где-то в Москве, возможно, в богатом особняке или в секретной лаборатории, сидел человек, который смеялся над моим «резиноидом», пил кофе (наверняка настоящий) и ждал.

Война с Наполеоном, к которой я так готовился, вдруг показалась мне простой и понятной дракой дворовых мальчишек по сравнению с тем, что надвигалось из тени. Это была уже не война держав. Это была война времён.

— Иван Дмитриевич, — я резко повернулся к нему. Рука больше не дрожала. Страх ушёл, вытесненный холодной, злой, почти ледяной решимостью. — Усильте охрану линии втрое. Любой ценой.

— Нам нужно в Петербург. К Императрице! — сказал он, быстро пряча пустой портсигар обратно в карман, словно тот жёг ему руки.

— Нет, — я посмотрел на угасающий огонь в камине. — К чёрту Петербург. Мы должны закончить линию до Москвы. И сделать это быстрее, чем планировали. Мы должны быть там раньше, чем он ожидает.

— Почему такая спешка, Егор Андреевич? — Иван Дмитриевич встал, накидывая плащ.

— Потому что, Иван Дмитриевич, — я взял со стола листок с невозможным текстом, скомкал его в кулаке, чувствуя сопротивление плотной бумаги, и швырнул в камин, — кажется, у нас