Зябрики в собственном соку или бесконечная история - Константин Константинович Костин

Я не могу с вами… этта… задерживаться!

Не могу! Но пришлось.

Девчонки в шесть рук бросили меня на кровать и… разбежались по другим комнатам, оставив Лалину стеречь меня, чтобы не убежал. А потом притащили мне… да чего только не притащили!

У здешних выпускников, оказывается, была традиция: дарить первокурсникам после выпуска и выезда из общежития разные ненужные, но полезные в студенческой жизни вещи. Например, готовальню, пять лет служившую верой и правдой, или набор разномастных тарелок, или чугунную сковороду…

— Сковорода-то мне зачем⁈ Вам же нужнее!

— Бери! У нас их три, а у тебя — ни одной!

Частым гребнем прочесав комнаты знакомых, полузнакомых и совсем незнакомых, Кара и Мара собрали мне основательный набор нужных вещей. Выгоревший до белизны солдатский сидор, с расплывшейся чернильной надписью, возможно, прошедший от здешней Москвы до здешнего Берлина. Алюминиевая кружка. Круглый половичок, связанный из лоскутков. Связка вилок-ложек, среди которых не было ни одной одинаковой. Несколько спичечных коробков. Ластик, очень похожий на тот, что был мною изничтожен для создания поддельной печати на паспорт. Столовый нож с желтой костяной ручкой. Наволочка в розовый цветочек. Кусок хозяйственного мыла. Гайка на семнадцать…

Короче говоря, то, что может пригодиться, но не жалко отдать. И все это счастье барахольщика было отдано мне с такой радостью в глазах — что я не смог отказаться. Даже в душе что-то сжалось. Как-то не привык я в наше циничное время к такой неожиданной бескорыстности… Нет, я не заплакал! И это не слеза была вовсе!

Сложив подарки в вещмешок, и взяв в руки сковороду, которая никуда не помещалась, я еще раз обнялся с девчонками, еще раз расцеловался — а Мара еще и умудрилась быстренько чмокнуть меня в губы, пусть мельком и в самый уголок, но в губы же! — и провожаемый грустными взглядами и требованиями непременно приходить в гости, я поскакал в свое будущее родное общежитие.

* * *

Комната номер 113.

Справа — шесть кроватей в ряд вдоль стены, между ними — тумбочки, немного похожие на старые больничные, которые делались не из ДСП, а из дерева и фанеры. Тумбочки крашены в светло-кремовый цвет того неповторимого оттенка, который получается, если смешать белую краску с коричневой половой. Если у тебя белой на все тумбочки не хватает, а коричневые — слишком мрачно. Примерно по такому принципу американские подводники, у которых были белая и красная краска, но ни то ни другой не хватало для покраски лодки, выкрасили ее в розовый цвет[4].

Справа — два стола, на которых в данный момент нет ничего, а потом, видимо, предполагается, что будут писаться курсовики и чертиться чертежи.

Еще слева за дверью стоял узкий шкаф золотисто-желтого оттенка.

Ах да: еще обитатели комнаты.

Четыре человека. Я — пятый, а шестая койка светит пустой сеткой.

— Привет, — взмахнул рукой я, после чего прошел к своей кровати, на которую еще днем бросил скатанный в рулон матрас и стопку белья, вместе с шерстяным одеялом.

— Привет, — нестройно поздоровались парни, с откровенным любопытством рассматривая своего нового сокамерника… сокомнатника… сожителя… тьфу. Нового соседа, в общем.

Черт, боязно как-то. До этого я с людьми общался так, на бегу, если и возникали какие-то сомнения в моей личности — через час я исчезну из поля зрения, через день обо мне забудут. А с этими ребятами мне жить бок о бок неделю. И от них не сбежишь и не скроешься: это общежитие, здесь ты каждую минуту у кого-то на виду. Рассмотрит вон тот толстячок у меня татуировку «ВДВ-97» — у меня такой нет, да и никакой нет, это просто умозрительный пример — спросит «Что это такое?» — и что ему врать? Да еще так, чтобы не забыть, что ты врал вчера, позавчера, намедни и анадысь[5].

Я бросил быстрый взгляд. Один сидит на кровати, второй валяется с книжкой, третий роется в огромном чемодане из коричневой фибры, четвертый, тот самый толстячок, смотрел в окно, а теперь смотрит на меня. Потому что стоит рядом.

Тихо переведя дыхание, я встал и, не слишком широко улыбаясь — я, в конце концов, суровый талганец — но и не хмуря брови — я талганец суровый, но дружелюбный — протянул руку:

— Ершан Ершанов. Из Талгана.

Вялое рукопожатие мягкой ладошкой. Как будто подушку потрогал.

— Буркан Мамочкин. Я… Мы… Мы приехали недавно…

Мамочкин толстячок смутился и замолчал.

— Из Кранска он, — упруго поднялся с кровати второй. Если Буркан — рыхлый, круглолицый, розовощекий, то этот — сухой, поджарый, с зачесанными назад черными волосами и редкими подростковыми усиками. И рукопожатие — крепкое, уверенное, — Берген Кароев я. Из Каджии. Слыхал? Там где горы, солнце, вино, и много-много овец.

Понятно. Хотя говорил он без акцента, да и внешность имел вполне славянскую, но в его голосе мне явственно послышалось «Гиде горы и выно, генацвали!». С этим соседом надо быть осторожнее: он, похоже, из тех, что на каждой кочке главной лягушкой хотят быть.

— А я из Талгана, — в тон ему ответил я, — Где джунгли, крокодилы, а овец совсем нет.

— Слышал, слышал, — в голосе Бергена мелькнуло уважение, — с Мамочкиным ты уже познакомился, а это — Арман…

Валявшийся на кровати с книжкой — учебник математики, надо же — красавчик лениво протянул руку. Из тех смазливых типов, которые нравятся девушкам и бесят мужчин. Этакая юная версия Ретта Батлера[6], разве что лицо более мягкое, и я бы даже сказал — женственное. Арман, надо же… Тоже мне, дю Плесси…[7]

— Арман — афосинский, просто хочет жить самостоятельно, без родителей. А вон тот модник — Ирис Мартанко.

Рывшийся в чемодане протянул мне руку и тут же выдернул, как будто боялся, что я поломаю ему пальцы. Есть у некоторых такая неприятная привычка.

— Лараимский я, — сказал он и с довольным видом показал Бергену предмет поисков: цветастый галстук с пальмами и обезьянами. Галстук, видимо, должен был стать дополнением к пиджаку с огромными ватными плечами. Который шел Ирису как корове — черкасско седло[8].

Вот с такой сборной солянкой мне жить ближайшую неделю.

[1] В «золото Шлимана» оно же «клад Приама» входило 10 тысяч предметов и ни в какой тайник оно бы не поместилось. Герой