Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

Брюса, миллионы Морозовой, мои заводы и машины — сплавлялись в единое, цельное полотно. Он уезжал из столицы, охваченной интригами и стоящей на грани смуты. А возвращался… Куда он возвращался?

Его «инструменты» не просто выполнили приказ — они создали систему.

И он увидел своего сына — не испуганного мальчика, а молодого государственного мужа, способного находить предателей и принимать решения. Именно тогда, я уверен, в нем что-то окончательно переменилось. Взгляд, которым он смотрел на Алексея, был уже не взглядом отца, обращенным на досадную обузу, а взглядом монарха, увидевшего преемника.

— Что ж… — протянул он, когда я закончил. — Поработали. Не без шума и пыли, но поработали.

Поднявшись, он прошелся вдоль стола. Его тень легла на карту России, раскинувшуюся на стене.

— Я уходил на войну, оставив за спиной свору псов, готовых вцепиться друг другу в глотки. А вернулся… — он замолчал, подбирая слово, — и вижу — часы. Работают. Скрипит, искрит местами, но работают. И каждый из вас — шестерня в этом механизме.

Его взгляд снова нашел меня.

— Ты, Смирнов, главная шестерня. Самая зубастая. Но механизм без смазки ржавеет.

Он обернулся к Меншикову, который все это время неприметно стоял у стены, пытаясь казаться мебелью.

— И ты, Данилыч, станешь этой смазкой. Твоя задача — чтобы все эти хитроумные шестерни крутились без скрипа. Чтобы бумага в приказах ходила исправно, а казна не пустела. Чтобы бояре не роптали, а купцы не воровали. Повоевал со мной на юге, отдохнул, теперь работать пора. Справишься?

Меншиков, привыкший к самым крутым поворотам, лишь склонил голову. На его лице проступило выражение покорности.

— Как прикажете, мин херц, — промурлыкал он. — Рад служить.

Петр уже не слушал, находя каждому место в своей новой Империи.

Когда уже казалось, что совет вот-вот завершится приказами о наградах, Брюс снова поднялся. В руке он держал один-единственный лист, перевязанный черной лентой.

— Государь, господа, — его голос, точно скрип сухого снега под сапогом, оборвал облегченный гул в зале. — Боюсь, праздновать нам пока нечего. Пока мы здесь подводили итоги, Европа выписала нам счет.

Развязав ленту, он развернул бумагу.

— Получена депеша из Гааги. По совместной инициативе английского, австрийского и, внезапно, французского дворов, в феврале будущего года созывается общеевропейская конференция. Официальная тема, — Брюс сделал паузу, и на его губах появилась злая усмешка, — «О выработке совместных мер по обеспечению безопасности и стабильности в Европе».

В зале зашептались. Меньшиков хмуро брякнул:

— А при чем здесь мы?

— А вот при чем, — Брюс поднял глаза от бумаги, обводя всех ледяным взглядом. — Позволю себе зачитать выдержку из официального приглашения, адресованного вашему величеству. «…Учитывая недавние события на восточных рубежах, вызывающие крайнюю обеспокоенность, а также принимая во внимание применение Российской Империей методов, несовместимых с принятыми в цивилизованном мире нормами… мы настоятельно рекомендуем русскому государю направить своих полномочных послов в Гаагу для дачи исчерпывающих объяснений…»

Он опустил бумагу. Каждое слово, произнесенное его ровным, безэмоциональным голосом, падало в тишину, как капля яда. «Крайняя обеспокоенность»… «несовместимые методы»… «дача объяснений»…

Дошло до всех. Мы для них — медведь, вырвавшийся из клетки. И теперь они хотят судить нас за то, что мы посмели задрать их охотничьих собак. Нас не приглашали на переговоры. Нас, как нашкодивших школяров, вызывали на ковер для публичной порки.

Император откинувшись на спинку кресла, смотрел в одну точку, его лицо превратилось в камень. По тому, как ходили желваки на скулах, я понял, что внутри у него бушует шторм. Весь зал замер, боясь дышать, ожидая приказа. Одного слова, которое бросит гвардейские полки на Нарву, флот — на Ревель, а новые механизированные батальоны — на Варшаву. Все ждали слова «Война».

Петр молчал. Долго, мучительно долго. Затем медленно поднялся. Не глядя ни на кого, он подошел к огромной карте Европы на стене. Его палец заскользил по пергаменту, очерчивая границы — от Ла-Манша до Балкан, от Пиренеев до Одера. Он смотрел на них, на эту лоскутную, грызущуюся между собой свору, которая вдруг, позабыв вековую вражду, решила объединиться против нас.

И тут случилось то, чего я никак не ожидал.

На его лице, до этого бывшем темнее тучи, медленно расцвела улыбка. Невеселая, не добрая — хищная, полная азарта игрока, которому на руки пришла немыслимая комбинация карт. Резко развернувшись, он пророкотал под своды зала:

— Судить? Послов наших на порку вызвать?

Удар кулаком по столу заставил подпрыгнуть посуду.

— Они хотят увидеть диких московитов? Хотят суда над варварами? Отлично! — он рассмеялся, и от этого смеха у меня по спине пробежал холодок. — Мы дадим им такое зрелище, какого они до конца своих дней не забудут!

В зале по-прежнему стояла тишина. Никто не понимал, к чему он клонит. А он, распаляясь все больше, уже не говорил — вещал, чеканя каждое слово:

— Хватит! Хватит учиться у них, хватит подражать, хватит заискивающе заглядывать им в глаза! Мы взяли все, что нам было нужно: их науки, их ремесла, их корабли. Переплавив все это в своей доменной печи, мы получили сплав, который им и не снился! Они думают, что мы все те же бородатые послы в соболях? Они увидят Империю!

Он резко повернулся ко мне, и от его взгляда, казалось, мог загореться воздух.

— Готовить Второе Великое Посольство!

Чего? Зачем?

— Но на этот раз, — гремел Петр, и в глазах его плясали безумные огни, — мы едем не учиться! Мы едем УЧИТЬ! Явится не посол, а сам Император! Пусть судят! Я — как Император победившей державы, явившийся принять капитуляцию их высокомерия! А ты, барон, — он ткнул в меня пальцем, словно пригвоздив к месту, — ты поедешь как мой главный довод! Как живое воплощение того, что они называют «варварством»!

Снова повернувшись к карте, он обвел ее одним размашистым жестом.

— Мы устроим им выставку! В каждой европейской столице! Проедем от Берлина до Парижа, от Вены до самого Рима! Привезем им станки Нартова, диковины твоих лабораторий, модели наших кораблей и пушек! Мы покажем им мощь, о которой они и не догадывались! Мы не будем просить мира. Мы его продиктуем! Пора Европе познакомиться с настоящей, новой Россией!

Он замолчал, тяжело дыша. А я стоял, оглушенный масштабом этого безумного замысла. Он хотел не просто ответить на вызов — он хотел перевернуть саму шахматную доску. Устроить тотальную демонстрацию не