Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

на основе скипидара и сажи — без нее вся затея теряла смысл. Мы с Нартовым корпели над механикой. Здесь я уже был на вторых ролях, лишь направляя и корректируя, и его гений развернулся во всю мощь. Он спроектировал сложнейшую систему подачи и натяжения бумажной ленты. Для красочных и прижимных валов предложил использовать мой «резиноид», чья упругость обеспечивала идеальное прилегание. Разработал гениальный в своей простоте механизм ножа, который, работая от общего привода, должен был рубить ленту на равные листы.

— А привод… — сказал он, когда основная схема была готова, — от отдельной паровой машины. Компактной, как для «Бурлака». И соединить не жестко, а через ременную передачу. Из резиноида. Так сможем регулировать скорость.

Через десять дней на столе лежал полный комплект чертежей — целый завод, промышленный монстр, где слились воедино точная механика, химия, металлургия и энергетика. Мы, как бы пафосно это не звучало, с нуля создали целую отрасль.

— И последнее, — сказал я, когда мы ставили свои подписи на последнем листе. — Нам нужно название. Простое, хлесткое.

— «Скоропечатня», — не задумываясь, предложил Нартов.

— Trop simple (Слишком просто), — поморщился Дюпре. — «Вестник Меркурия».

Я усмехнулся.

— Она будет называться «Правда», — сказал я. — Потому что с ее помощью мы будем создавать ту правду, которая нужна Империи. Сила — в правде.

Откинувшись на спинку стула, я устало смотрел на чертежи. Это было оружие и для него срочно требовались боеприпасы: километры рулонной бумаги и бочки типографской краски.

Глава 22

Десять дней. Десять суток я жил с этим монстром из дерева и стали, рожденным в спорах и бессоннице. «Правда». Громкое, почти издевательское имя, учитывая ту гору лжи, которую нам предстояло на ней отпечатать. В моем новом кабинете в морозовском подворье — просторном, пахнущем воском — на столе лежали чертежи. Но вся эта инженерная симфония была бесполезна без одной прозаической вещи. Бумаги.

Зарывшись пальцами в волосы, я пялился на расчеты. Чтобы завалить Европу нашими «летучими листками», требовались горы дешевой рулонной бумаги. Но ее не было. Были голландские купцы с их заоблачными ценами да тряпичные мануфактурки, способные выдать за день от силы пару листов серой, рыхлой дряни. Вся моя информационная война рисковала захлебнуться, не начавшись, увязнув в банальном дефиците сырья.

В кабинет, не входя, а словно материализуясь из воздуха, шагнул Брюс. За прошедшую декаду он словно высох: кожа обтянула скулы, а под глазами залегли тени. За его спиной бесшумной тенью скользнул Ушаков.

— Кофе, — бросил Яков Вилимович моему денщику, не оборачиваясь, и прошел к столу.

На полированную столешницу легла пухлая, перевязанная тесьмой папка. Он положил ее, аккуратно. Словно нарыв, готовый лопнуть от резкого движения.

— Итоги твоего красноречия, Петр Алексеевич. Можешь ознакомиться.

Я недоуменно развязал тесемки. Внутри — тридцать семь аккуратно составленных досье на каждого, кто был на том императорском совете. Князь Долгорукий, Головин, бояре, генералы… Напротив каждого имени — столбик цифр: долги, заложенные имения, расходы любовниц. Рядом — паутина связей, тянущаяся или нет — в Вену, Стокгольм, Лондон. И в конце каждого листа — короткая пометка: «Уязвим».

— Десять дней, — тихий, ровный голос Брюса делал его слова еще весомее. — Десять дней вся моя сеть, вместо того чтобы душить гадов Савойского в их же норах, копалась в великосветских сплетнях. Мои лучшие люди сидели в засадах на камердинеров, выведывая, не проболтался ли их хозяин за штофом венгерского о твоих идеях. Мы проверили слуг, вскрыли любовную переписку, подкупили духовников. Я вывернул наизнанку всю столицу, чтобы прикрыть те тридцать семь брешей, которые ты пробил в нашей обороне одним своим языком!

Он говорил, а я листал страницы. Передо мной разворачивалась анатомия предательства, подробная карта гнили, разъедающей Империю изнутри. Я-то думал, что выступаю перед соратниками, а оказалось — читал лекцию в змеином гнезде.

Просчитался. Грандиозно просчитался, заставив Брюса заниматься работой, от которой он только сейчас и оправился. Нужно было наедине все высказывать.

Я поднял голову и посмотрел на Ушакова. Мой бесстрастный механизм смотрел на Брюса. И в этих глазах, впервые отразилось нечто живое: сложное, почти болезненное усилие мысли, попытка постичь что-то за рамками протоколов.

Дошло. Кажется, до моего гения сыска наконец-то дошло. Он, выстроивший совершенную физическую защиту, впервые столкнулся с угрозой иного порядка — нематериальной, расползающейся по каналам родства, алчности и тщеславия. Он умел ловить людей с ножом в рукаве. А Брюс за эти десять дней поймал за хвост десятки невидимых демонов, что сидят в человеческих душах. Ушаков увидел мастера, работающего с совершенно иным материалом. Андрей не думал смотреть на мой монолог на совете с такого ракурса. А должен был. Поэтому и уставился на Брюса.

Брюс, с его звериным чутьем на малейшую перемену в атмосфере, уловил и эту. Он чуть повел плечом, и на его губах проступила едва заметная, усталая усмешка.

— Ваши люди слишком заметны, Яков Вилимович, — произнес Ушаков, видимо, пытаясь «приземлить» его. — Их присутствие создает возмущение в среде. Шум.

Брюс медленно повернул к нему голову.

— Мой «шум», Андрей Иванович, — это эхо. По нему я слышу, что происходит в дальних комнатах. А ваши идеальные, глухие стены не спасут, когда враг, которого вы не слышите, уже будет пить ваше вино за вашим столом.

Ушаков принял это. Не ответил, не оспорил. Только чуть склонил голову — признание другой правды, другой школы. Они впервые увидели друг в друге сложный, непонятный, но необходимый для общей системы инструмент.

Когда через час дверь за Брюсом и Ушаковым закрылась, кабинет накрыла тишина. Подойдя к столу, я провел пальцем по папке с досье. Тридцать семь судеб, тридцать семь потенциальных предателей, которых Брюс теперь держал на коротком поводке. Он свою работу сделал. Теперь моя очередь.

Передо мной на столе раскинулись чертежи «Правды». Вот только кормить этого зверя было нечем. Эта информационная война уперлась в простую проблему: отсутствие бумаги. Наши мануфактурки, где мужики толкли тряпье в ступах, годились разве что для прошений в приказную избу, но никак не для войны с целой Европой.

Нужно было свое. Массовое. Дешевое. Смахнув со стола все донесения и отчеты, я взялся за мозговой штурм. Измученный интригами мозг с облегчением переключился на знакомую, понятную работу — проектирование.

Древесная целлюлоза, сульфитная варка, гигантские комбинаты из моего будущего — вся эта химия была