Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

— Они собирают конгресс, — произнес Брюс, глядя в пустоту. — Подобные сборища бывали и раньше — в Мюнстере, в Рисвике… Однако там они всегда собирались, чтобы закончить войну между собой, поделить добычу. Здесь же…

Он замолчал, и я закончил за него:

— Здесь они впервые за столетие садятся за один стол не для того, чтобы воевать друг с другом…

Наш враг выходил на свет. И он был силен, как никогда. Против нас готовилась выступить вся объединенная мощь старой Европы.

— Их цель — приструнить зарвавшегося льва — нас, — подвел я итог. — Наша же — не позволить этой конференции превратиться в военный альянс. Мы должны вбить клин между ними. Использовать все, что у нас есть: дипломатию, компромат, деньги для подкупа. Искать союзников там, где их никто не ищет, — в Испании, ненавидящей англичан; в Османской империи, которая теперь боится этого нового союза не меньше нашего.

Я встретился взглядом с Брюсом. Кажется, теперь Игнатовское превратится в военно-промышленный кластер. Экономика станет на военные рельсы.

Глава 21

Наш импровизированный совет в подворье Морозовых, где мы пытались нащупать контуры будущего, оборвался на полуслове. Без стука распахнув дверь, в зал буквально ввалился еще один адъютант Брюса. Сегодня прямо день новостей.

Он прямиком направился к своему патрону и, протянув указ с императорской печатью, прохрипел:

— Срочный сбор в Летнем дворце, Яков Вилимович. Ее Величество созывает всех.

Пробежав глазами указ, Брюс посерьезнел, лицо его сделалось непроницаемым.

— Господа, дела откладываются, — тон его не предвещал ничего хорошего. — Европа решила подать голос.

За те полчаса, что наши кареты катили ко дворцу, в моей голове пронесся с десяток сценариев. Скоординированный демарш после провала диверсии — прелюдия к чему-то серьезному. Мои спутники тоже погрузились в свои мысли. Ушаков уже был на войне: его взгляд методично сканировал улицы, окна и крыши в поисках потенциальных снайперских позиций. Анна, напротив, ушла в себя, и лишь пальцы, едва заметно барабанившие по ридикюлю, выдавали напряженную работу мысли — просчитывала, какие контракты теперь полетят к черту. Только Нартов, которого явно вырвали из теплой постели, тоскливо зевал, глядя на чертежи, так и не убранные в папку. Я собрал свой ближний круг на всякий случай. Мало ли что.

Летний дворец был наоплнен гулом сотен голосов. Здесь собрался весь политический бомонд Империи, и раскол ощущался почти физически. В одном углу, у изразцовой печи, сбились в стаю бояре в тяжелых собольих шубах, похожие на недовольных филинов. Они лениво цедили медовуху из серебряных чарок, провожая тяжелыми взглядами «немцев» в ярких камзолах и напудренных париках. Те, в свою очередь, кучковались у окон, громко смеясь и переговариваясь по-французски, демонстративно игнорируя «бородачей». Мы же оказались между этими двумя жерновами. Все взгляды обратились на нас. В этой замкнутой экосистеме я был непонятным вирусом: кто-то шарахался, кто-то с любопытством приглядывался, пытаясь оценить степень моей заразности.

Пока мы пробирались к тронному залу, за нашими спинами тянулся шлейф перешептываний. Из этого гула меня выцепил знакомый голос:

— Петр Алексеевич!

Обернувшись, я столкнулся со Стефаном Яворским. Глава Синода буквально сиял. Мягко взяв меня под локоть, он отвел меня в тихую нишу за портьерой.

— Благодарю вас, барон! — его голос дрожал от сдерживаемых эмоций. — Вы и не представляете, какое дело мы с вами сотворили!

Я озадаченно воззрился на него. Какое еще «дело»?

— Станки! — пояснил он, заметив мое недоумение. — Ваши печатные станки! Прежде в Троицкой Лавре один монах-переписчик за год едва одну Библию осиливал. Каждую букву, каждую виньетку выводил. Труд адский, святой. А теперь? С вашим механизмом мы по шестьдесят книг в день выдаем! В каждой церкви, в самом захудалом приходе теперь будет свое Священное Писание! Чистое, без ошибок и домыслов переписчиков!

Он говорил с таким жаром, будто не о машинах рассказывал, а о сошествии благодатного огня. А я ведь я вручил им инструмент для тиражирования их мира, их веры.

В подтверждение своих слов Яворский извлек из складок рясы книгу. Увесистый том в простом переплете из темной, пахнущей воском кожи, с тисненым крестом на обложке.

— Примите в дар, Петр Алексеич. Один из первых экземпляров. Символ нашего… сотрудничества.

Книга легла в руку. Плотные, чуть шероховатые страницы. Я открыл наугад. Ровные, как под линейку, строки, идеально четкие буквы. Ни единой помарки. Если не приглядываться конечно. Очень хорошо и добротно. Настоящий продукт эпохи.

— Вы дали нам оружие света, — понизив голос, сказал Яворский. — Враги просвещения сильны, они цепляются за прошлое, за тайное знание для избранных. А теперь слово стало доступно всем.

Взгляд мой был прикован к книге. Для него — оружие света, для меня — всего лишь результат внедрения технологии. Но, по сути, какая разница? Информация — сила, что строит и разрушает миры. И пока я взвешивал в руке этот тяжелый, пахнущий типографской краской аргумент, зычный голос герольда призвал всех на совет. Наш разговор с Яворским оборвался, однако меня посетила интересная идея.

В малом тронном зале было шумно. На временном троне, под массивным гербом, Екатерина держалась с ледяным самообладанием. Рядом сидел Алексей, на его юношеском лице застыла сосредоточенность. Он был живым элементом той стены власти, которую она воздвигла в отсутствие Государя.

Екатерина поднялась, шум в зале мгновенно стих. Она держала пачку бумаг, перевязанных черной лентой.

— Господа, — деловым тоном начала императрица. — Я созвала вас, чтобы вы из первых уст услышали, какого мнения о нас придерживаются просвещенные дворы Европы. Послушаем, к примеру, посланника его английского величества. Наш указ о защите Наследия он именует… — она на мгновение склонилась над листом, — «…возрождением азиатского варварства, возведенного в ранг закона».

По рядам бояр пронесся медвежий рык, а кто-то из молодых гвардейцев громко хмыкнул. Екатерина, не обращая на это внимания, взяла следующий лист.

— А вот какой учтивостью нас одаривает венский двор. Посланник императора Священной Римской империи сравнивает наш закон с «…обычаями языческих орд Чингисхана, где за вину одного вырезался весь род, что противно всякой христианской и цивилизованной норме».

На этот раз зал не выдержал и взорвался. У старого князя Долгорукого заходили желваки на скулах. Брюс, стоявший у окна, обменялся быстрым, ничего не выражающим взглядом с кем-то из своих людей. Я был уверен: он, в отличие от остальных,