Инженер Петра Великого 9 - Виктор Гросов

Последнее слово оставалось за Екатериной. Она смотрела на меня долго, взвешивая.

— Риск велик, но и ставка велика, — произнесла она наконец. — Продолжайте, барон. Судя по всему вы не закончили с идеями.

Внутри у меня что-то отпустило. Самую опасную часть плана императрица приняла.

— И, наконец, третье, — я повернулся к Алексею. — Хватит показывать Европе кнут. Пора явить ей пряник. Я предлагаю устроить в Амстердаме, в сердце их торговли, первую Всероссийскую выставку. Но не военную. Мы повезем туда токарный станок Нартова, покажем наши «холодильные лари», продемонстрируем точные медицинские инструменты. Мы пригласим их ученых, их Лейбница и Ньютона, и пусть они своими глазами увидят, что Россия — это не про гвардейские полки. Пусть поймут, что с нами выгоднее торговать, а не воевать.

Эта идея, после двух предыдущих, агрессивных, прозвучала почти миролюбиво, давая выход и показывая готовность к сотрудничеству. И тут Алексей не выдержал.

— Ваше Величество, господа, — его голос звучал твердо. — План Учителя хорош. Но я бы предложил поправку. Начинать с двух первых проектов — опасно. Может, сперва показать им последний? Усыпить их бдительность, показать наше миролюбие. А уже потом, если не поймут, — бить по кошельку.

Я удивленно посмотрел на Наследника. И это говорит тот, кто хотел на Царьград идти? Тактически грамотно. Он поддержал меня и улучшил мой план, проявив политическую гибкость, которой я от него не ожидал. Он учился. Быстро.

— Царевич прав, — немедленно поддержал его Брюс, впервые за все время подав голос. — Сначала — оливковая ветвь, и только потом — дубина. Так будет изящнее.

Екатерина посмотрела на Наследника.

— Быть по сему, — сказала она. — План принимается с поправкой царевича. Барону Смирнову и Алексею Петровичу — подготовить соответствующие указы.

Победа. Не дожидаясь конца заседания и поймав одобрительный взгляд императрицы, я поклонился и направился к выходу. Мои спутники за исключением Алексея и Брюса присоединились ко мне.

Покинув дворец, я уходил с горьким привкусом: битва выиграна, но не война. Все эти политические маневры — отсрочка, ведь настоящая победа куется не в тронных залах, а в мастерских.

Вечером, в импровизированной чертежной, устроенной во флигеле, я ашел Андрея Нартова и Анри Дюпре. Два антипода — русский самородок и европейский эрудит — склонились над чертежом реле, яростно споря на смеси русского, французского и языка жестов. При моем появлении спор оборвался. Я краем глаза заметил, что жирно обведена фраза электрическое реле. Помнится, я обронил эту фразу, когда размышлял о решении проблем с телеграфом. Ладно, пусть балуются.

— Война переходит на бумагу, господа, — сказал я, кладя на стол принесенную Яворским Библию. — И нам для нее нужно оружие, способное производить тысячи «бумажных снарядов» в день.

Я вкратце обрисовал им задачу: производительность, на порядки превосходящая существующие прессы.

— Тысячи в час? — скептически хмыкнул Дюпре, которому вкратце рассказали как сделали эту библию. — Мсье барон, это невозможно. Физически. Пока печатник наложит лист, сделает оттиск, снимет его… Это предел человеческих возможностей. Вам понадобится армия печатников.

— Вот именно, — я взял грифель. — Поэтому мы уберем из процесса человека. И сам процесс изменим до неузнаваемости.

На чистом листе ватмана я набросал грубую схему двух массивных валов, расположенных один над другим.

— Мы отказываемся от плоского пресса. Вместо него — два вращающихся цилиндра. Один — печатный, второй — прижимной. Между ними непрерывно идет бумага. За один оборот — один оттиск. Скорость ограничена только скоростью вращения.

Нартов впился в чертеж взглядом, его мозг механика мгновенно начал просчитывать кинематику. Дюпре же, как теоретик, тут же нашел слабое место.

— Идея изящна, но утопична, — произнес он. — Во-первых, бумага. Как вы заставите отдельные листы подаваться с такой скоростью? Их будет заминать. Во-вторых, и это главное, — он постучал пальцем по нарисованному цилиндру, — печатная форма. Как вы прикажете набирать текст на изогнутой поверхности? Ваши свинцовые литеры просто высыплются под действием вращательной силы.

Он был прав. Передо мной стояли два лучших инженера Империи. И сейчас мне требовалось взломать их мышление.

— Бумага будет не в листах, а в рулоне, — бросил я первую наживку.

Нартов хекнул. Дюпре задумчиво прищурился, оценивая масштаб задачи.

— А проблему с формой, — я выдержал паузу, — мы решим не механически, а химически. Мы не станем набирать текст на цилиндре. Мы будем отливать печатную форму целиком. Создавать стереотип.

И тут начался сущий ад. Три дня и три ночи в нашей чертежной было шумно от постоянных мозговых штурмов. Сама идея стереотипа, отливки цельной печатной пластины, наткнулась на яростное сопротивление Нартова.

— Невозможно, Петр Алексеевич! — кричал он, тыча в мои наброски. — Сплав при остывании даст усадку! Форму поведет, буквы поплывут! Выйдет грязное пятно!

Дюпре же, напротив, в идею вцепился, но зашел с другой стороны, со стороны химии.

— Нам нужен специальный сплав, — бормотал он, покрывая листы формулами. — Свинец, сурьма для твердости и… олово, чтобы снизить температуру плавления и усадку. Но пропорции! Нам понадобятся недели экспериментов!

Так они и работали: Нартов, гений механики, доказывал, почему это не сработает, а Дюпре, теоретик и химик, искал способ, как это заставить. Я же курсировал между ними, будучи арбитром, катализатором и единственным носителем знания, что это возможно. Оставалось лишь подтолкнуть их в верном направлении.

Прорыв случился на четвертый день, когда измотанный Нартов, в очередной раз доказывая мне нереальность задачи, сам нашел решение.

— … и даже если мы отольем эту вашу пластину, как ее крепить к валу⁈ — в сердцах воскликнул он.

— А мы не будем ее крепить, — тихо сказал я. — Мы сделаем ее полой изнутри. И наденем на вал, как чулок. А внутрь вала пустим пар, чтобы он разогревал форму и не давал краске густеть.

Нартов замер. Взгляд расфокусировался. В его голове, я был уверен, с грохотом рушились одна за другой привычные аксиомы. Полая форма… подогрев паром… Это решало разом десяток проблем! Он медленно, словно боясь спугнуть мысль, взял грифель и начал чертить. Дюпре с легкой улыбкой молча пододвинул ему свои расчеты по составу сплава. Лед тронулся.

Следующую неделю мы почти не спали, разделив задачи. Дюпре с моими учениками колдовал над сплавами и, что не менее важно, над новой, быстросохнущей краской