Русский диктат - Денис Старый

науки, которые представляют. И сейчас, когда Христофор Антонович всё ещё пребывал в прострации, инженер внутри него уже активно говорил, будто бы мы обсуждали проект будущего канала.

— Вы можете на меня обидеться, или не отвечать — ваше право. Но я должен знать, каким образом вам удалось достичь вершины в политике? — нахмурив брови, решительно говорил фельдмаршал.

— Если я правильно понимаю, вы спрашиваете меня, не потому ли я стал канцлером, что ублажаю Её Великое Высочество? Нет, не потому. Если же быть предельно откровенным, то действительно я был с Елизаветой Петровной. Но это было лишь до того момента, как она стала престолоблюстительницей. И до того, как я искренне полюбил свою жену, что, я считаю, правильным. Семья — залог счастья и силы мужчины. Жаль, что многие могут со мной не согласиться. Такой уж век нынче, галантный, когда не иметь любовницы — это быть каким-то недостаточно хорошим, — размышлял я вслух, периодически пригубляя рейнское вино.

— Это извращение и отход от христианской морали — вести себя так! — сказал Христофор Антонович, в его глазах появился интерес, он присел напротив меня.

— А теперь, если вы хотите иметь меня в друзьях, вы обязаны рассказать мне, что собираетесь претворять из многих новшеств в жизнь в ближайшее время, — требовательно произнёс Христофор Антонович.

Что можно сказать — то будет мною произнесено. Ну а что следовало бы скрыть, пока останется тайной.

Так что наш разговор длился достаточно долго, ибо говорить можно о многом. Столь долго, что закончилась одна бутылка вина, потом вторая. И мне уже хотелось веселья. Забыл, когда в последнее время вино пил. Тем более в таком количестве.

С часто пребывающим хмурым Минихом вряд ли получится повеселиться, поэтому я с трудом — сложно было отвязаться — но всё-таки покинув фельдмаршала. И отправился в офицерское собрание.

Хорошо тут русская армия устроилась. У Миниха не просто шатёр, а вполне добротный терем на пять комнат и два помещения для совещаний. Есть офицерский дом, где офицеры не живут, но в который приходят для того, чтобы провести интересно время. Он еще больше, чем у командующего. Живи себе. В таких комфортных условиях и не будет желание продолжать воевать.

Немного захмелев, причём ещё непонятно от чего больше: всеобщей радости от победы или от выпитого рейнского вина, захотелось немного покуражиться.

— Как упоительны в России вечера, любовь, шампанское, закаты, переулки… — рвал я свой не самый лучший голос. — И вальсы, шубер…

Я прервался, понимая, что над текстом мне стоило бы поработать отдельно.

— Продолжайте, продолжайте! — встречали разгорячённые хмельным русские офицеры.

— Господа, как вы успели услышать, певец из меня никудышный, — сказал я.

Действительно, что-то я изрядно разгорячился. Если со стихами ещё кое-как получается, то с песнями не очень. Еще и с гитарой сбивался. Голос… Чтоб его! Никак не годится.

Я раньше, уже в этой жизни, если и музицировал, то делал это тихо, редко, немного ностальгируя по прошлой жизни. Даже жене своей ни разу не пел, всерьёз считая, что Юля может в некотором смысле разочароваться во мне. Но это если она считает меня сплошь идеальным и тем, кому любое дело по плечу.

А тут… Ну не певец.

— А давайте, господа, я вам лучше стихи почитаю, — отложил я гитару.

Инструмент оказался в сторонке, а я так и поворачивал голову к гитаре. Вот же… прет меня на музыку, вопреки всему. И ведь понимал, что у меня сейчас такое состояние, как у многих горе-гитаристов, которые выучат пару аккордов и считают, что они уже великие мастера дворовой песни.

Интересно, а если спою им «Золотые купола», какая реакция будет? Генерал-лейтенант Норов сошёл с ума или вовсе обвинят в ереси? Вроде бы на кострах в этом времени, в России, не жгут. Но для меня явно сделают тогда исключение.

— Нет, господа, всё же спою. И вашей помощи попрошу. Там будут повторяющиеся строки, вы мне подпоёте, — сказал я.

— Не изволите сомневаться, господин генерал-лейтенант! — выкрикнул Юрий Фёдорович Лесли.

И он тут был. Мёд, пиво, может, и не пил, но вот от вина набрался изрядно. Офицерское собрание было весьма представительным. В основном генералы, бригадиры, пара полковников. А нет, ещё вот Шамшурин и Казанский, мои два подполковника, по сравнению с присутствующими аксакалами так и вовсе юнцы. Ну как я, может, только чуть старше.

Удивительное единение было в этом обществе, и думаю, что причина не только в множестве пустых бутылок, что не успевали уносить слуги. Главное же опьянение — от победы!

Из того, что я узнал о сражении, головной боли у всех европейских игроков явно прибавится. И не хочется расстраиваться, но, похоже, что о новом русском оружии, Европа узнает. Генералы поймут, что штуцера стреляют далеко и метко, может и узнают, почему именно.

Но было бы глупо предполагать, что такая новинка, массово используемая на поле боя, не будет известна нашим потенциальным союзникам или потенциальным врагам. Кто из них кто — ещё предстоит разобраться.

— Выйду ночью в поле с конём, ночкой темной тихо пойдем, мы пойдём с конём по полю вдвоём… — затянул я, после того как для храбрости осушил немалого размера бокал с вином.

А вот в таком состоянии мой голос уже не кажется противным. Причём не только мне, но и людям, собравшимся здесь. Сильная песня, в ней много русского, необъятной души. Скорее, она бы понравилась казакам, но и эти люди представляли, что они выходят в поле с конём поговорить, побыть наедине со своими мыслями.

Горькими слезами скоро плакало выпитое вино. Или люди впечатлились текстом и тем посылом, который я в своём исполнении давал. Но половина офицеров прослезились, прониклись. Удивительной восприимчивости люди.

— Превосходно! — выкрикнул Шамшурин, покачиваясь, еле стоя на ногах.

Вот этому я своих офицеров ещё не учил — как много пить, но при этом не переусердствовать, не перейти ту черту, когда человек возвращается к своим истокам, к звериному, лишённому рассудка.

— Господин генерал-аншеф, вы для меня открываетесь с совершенно другой стороны, — нарочито громко, акцентируя на моём чине, сказал Вильям Вильямович Фермор.

Установилась полная тишина. Вот же паразит