Кондитер Ивана Грозного 2 - Павел Смолин

Второе большое дело — сбор выживших защитников и обращение к оным с хвалебно-благодарственной речью. Случилось это сегодняшним утром, после долгой праздничной службы — очень символично нас спасли, и батюшка игумен служил особо одухотворенным образом.

Стоящий на крылечке храма Государь был прекрасен. Длинный, до щиколоток, вишнёвого бархата ферязь по краям был оторочен вышитой золотом и жемчугом каймой в виде трав и цветов. Ферязь — распахнута, не подпоясана, потому что мы в реальности, где пояс носить обязаны все жители Святой Руси кроме одного. Из-под ферязи виднелся зипун из золотой парчи, ворот и неширокие манжеты которого украшали темные и густые соболиные меха. На голове — бархатная «тафья», покрывающая макушку «тюбетейка», навевающая лично мне мысли об оставленном Золотой Ордой следе.

На груди, поверх ферязи — тяжелая панагия с изображением Богородицы, усыпанный сапфирами и изумруда. Из-под широких рукавов виднелась тонкая, белоснежная рубаха. Ноги Государя оберегали сапфирового цвета сапоги из мягкого сафьяна. В руке — богато украшенный посох черного дерева с набалдашником из горного хрусталя. Общий оттенок одеяния — темный, но темнота сие не мрачная, а торжественная. Не знаю, какой мощи «дизайнерская школа» стоит за облачениями Государя, но почему-то дорогущий «прикид» в первую очередь «пахнет» не роскошью, а всем видом излучает колоссальную, способную растоптать кого угодно, силу. Смотришь и сразу понимаешь: это — Царь, а не просто экстремально богатый средневековый русич.

— Не о добыче и не о славе суетной радели вы, но о душах своих и о святыне сей. И сие есть наивысшая служба, каковая может быть Царю Небесному и Нам, земному Его помазаннику. Вы, чада православные, явили не токмо мужество ратное, но и крепость духа, что есть превыше всякой стены каменной. Вы посрамили басурманскую гордыню, ибо их сила — в числе, а ваша — в Истине и Вере. И ныне не только Москва, но и все пределы Русской земли знают, что есть на Руси твердыня, где каждый инок — воин Христов, а каждый ратник — исповедник. За службу вашу верную, за кровь вашу, за стояние до конца — благодарность Наша царская на вас и на чада ваши.

И Государь Всея Руси низко, по русскому обычаю, поклонился нам, даровав высшую из возможных на нашей грешной земле наград. Высшую, но не единственную — ратники наши получили денег из казны и по пачке трофеев. Раненые — награду особую. Ополченцы из крестьян и мастеровых денег получили поменьше, но доставшейся им доли трофеев с лихвой хватит восстановить хозяйство и вывести его на качественно новый уровень. Монастырь, помимо исполинских репутационных плюшек «твердыни веры», сильно преумножил свои земельные владения и тоже получил немалое число трофеев. Батюшка игумен собирается обитель увеличить, ибо после такого эпичного замеса сюда попросту не могут не хлынуть страждущие духовного подвига люди и оккультного толка «туристы».

— Не забудет Русь подвиг ваш, и Ангелы на Небесах вписали ваши имена в книги жизни. Доблестно стояли. Верно служили. Царствие вам Небесное заживо стяжали! — закончил хвалебную речь Государь.

Третье большое дело — печальное: организация отпевания и похорон павших защитников, в число которых заслуженно внесли тех воинов, что пришли с Иваном Васильевичем и погибли во время операции по деблокаде монастыря и пленению Девлет Гирея.

Ежели прямо по уму, то хоронить мужиков нужно завтра, но во-первых многие покойные погребения уже заждались, а во-вторых время у Государя не резиновое. И вообще коллективный запрос: похороны как бы подведут черту под тяжелейшими деньками, позволив всем начать уже обустраивать новую жизнь.

Братская могила в радикальном религиозном обществе штука не сильно-то приятная: похороны служат «порталом» для души доброго Православного христианина в Царствие Небесное, где каждого новоприбывшего ждет Высший суд. Толпою на него пребывать дело такое себе, но здесь и сейчас братскую могилу посчитали уместной. На монастырском кладбище, у северной стены, вырыли большую могилу. Сто семьдесят два тела с высочайшим почтением под соответствующие песнопения братии обернули в чистые холстины и опустили в выстланную еловыми ветвями могилу головами на Запад, дабы в день Воскресения могли они восстать и узреть Христа, который придет с Востока.

Отпевание совершалось соборно, всеми монахами обители во главе с Его Высокопреосвященством. Пели не «Со святыми упокой», а победно-торжественный «Христос воскресе из мертвых» — смерть за веру приравнивается к мученичеству.

Горсть родной земли в могилу — последнее «прощай» мертвым от живых, и не было того, кто не захотел его сказать. В будущем, когда стены обители будут расширены, на могиле появятся часовня и каменный обелиск с именами всех похороненных здесь защитников.

В этот раз голос государя был тих и полон светлой тоски:

— Не плачьте, братья, о павших сих. Не смерть прияли они, но бессмертие. Не в сырую землю легли, но в Царство Небесное вознеслись. Сие — жертва богоугодная. Сие — семя Руси будущей, что взойдет из костей их, ибо нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя. Ныне предстоят они пред Престолом Всевышнего в лике мучеников и воинов Христовых. И мы, оставшиеся на земле грешной, будем просить их о заступничестве, ибо молитва праведного много может, — дав нам с полминуты на осознание, Государь продолжил, и голос его с каждым словом набирал торжественную мощь, соколом взлетая к небесам. — Вечная память вам, страдальцы земли Русской, щитом и мечом Веры Православной явленные! Вечная память! Вечный покой! Да не убоимся и мы, оставшиеся, смерти, ибо видели мы её и познали! Она побеждена вашею кровью и вашею верою! Простите нас, и молите Бога о нас!

Четвертое большое дело — организация поминок, в которых так или иначе придется принимать участие всем нам и пришедшему с Иваном Васильевичем воинством. Хотя бы формально, придав молитвою обыкновенному ужину из «чем Бог послал» соответствующий посыл. Кутьи старого и «моего» образца на всех не хватит, как и блинов с хлебами и монастырским квасом, но тут уж ничего не поделаешь — не предназначены запасы наши армии кормить.

Хотя какие теперь «наши»? Все, прощаться пора — вместе с Иваном Васильевичем из этих мест уеду, и роскоши жить «наособицу» мне более не светит: всё понимает Государь, но и мне его желание держать ценнейшего, Богом поцелованного, лояльного и вообще со всех сторон уникального кадра рядом с