Кондитер Ивана Грозного 2 - Павел Смолин

целом именно эта исполинская территория является наиболее репрезентативной для человека, который хочет наблюдать и делать выводы. А еще мне было с чем сравнивать — в той Москве, которая крупнейший мегаполис Европы, я бывал гораздо чаще и дольше, чем мне бы хотелось.

Сравнивать-то есть с чем, но разница настолько колоссальная, что я даже заниматься этим не пытался: без толку. Совсем-совсем другая Москва при всем очевидном сходстве современных русичей со своими потомками. Обижать Государя и его свиту не хотелось, и в ответ на бесконечные просьбы поделиться наблюдениями я напирал на абстракции, людей, «крепость» хозяйств, красоты природы и умение средневековых русичей оперировать ограниченными ресурсами. Ни капельки вранья — грешно это, а еще многоопытные средневековые «царедворцы» ложь чуть ли не подкоркой чуют. На самом деле не только и не столько из-за нежелания обижать уважаемых исторических персонажей ругать Русь не хочу, а в силу понимания своего почему здесь все вот такое. Будь все эти люди гениями геополитики и экономики, где-то что-то было бы конечно получше да покрасивше, но в пределах погрешности: отдельный человек при всем желании не способен радикально изменить саму реальность.

Когда мы въехали в саму Москву, мне открылось ужаснувшее меня понимание. Понимание истинного уровня нищеты Средневековой Руси. Ох не по крестьянам она мерится, особенно живущим недалече от черты Засечной. Нет, смотреть нужно, как ни странно, на столицу страны, и не на обыкновенных жителей ее, а на жилища «олигархов». Когда народ в массе живет скудно, этот народ физически не получится обобрать, обворовать или хотя бы честно впарить ему свой продукт, заработав солидные капиталы безгрешным способом.

Местная «рублёвка» многое мне рассказала об актуальной форме страны. И это — сейчас, когда Русь уже много лет как разобралась в Игом и находится в фазе так сказать «накопления жирка». Хорошо, прости-Господи, по сравнению с собой же в более тяжелые времена живет. А что будет когда наступят Оскудение и принесенная ею Смута?

А чего гадать — голод будет, и уважаемые люди волей-неволей затянут пояса вместе с народом: если все перемрут, кто работать будет, генерируя и без того скудную добавленную стоимость? Сейчас, когда экономическая ситуация, прости-Господи, относительно благоприятная, особо бессовестные и богатые аристократы могут себе позволить некоторое угнетение, но те же помещики рангом попроще даже сейчас вон как трясутся за каждого работника, чуть ли не пылинки с них сдувают, и сами в свободное от службы время не гнушаясь вкалывать рядом с ними.

Я и раньше знал, что Данила вполне искренне хвалил мое жилище, но по-настоящему понял НАСКОЛЬКО он был впечатлен только сейчас, когда мы с боярином приехали к нему на двор — он гостеприимно предложил мне и моим людям разместиться у него, благо размеры поместья позволяют. Крыши над головой хватит не всем, но сейчас лето, а к осени мы успеем построить жилые бараки «первой очереди». Горько осознавать, сколько труда было уничтожено проклятым Девлет-Гиреем, и грустно начинать все с нуля, но я по жизни стараюсь упирать на плюсы. Один из них — исполинский опыт, который мы все наработали за время обжития «дикого поля» в турбо-режиме. Второе поместье отгрохать будет легче — мы теперь в Москве, здесь все материалы и работники имеются, не придется бригады строительные за тридевять земель гонять.

Участочек Государь мне уже нарезал, завтра пойдем туда с Климом, Сергеем Петровичем и другими «умниками», осмотримся, и я оставлю мужиков здесь, планировать генеральный план и рулить первичными работами. А еще у меня теперь есть собственные крестьяне, и я не без удовольствия воображаю себя Гоголевским Собакевичем, участь этак вальяжно-скромно заявлять: «Две с половиною тысчонки душ поди наберется».

Шестьсот с хвостиком дворов на моих землях имеется в трех деревеньках. Всё вместе — там, где в будущем появится город-спутник (или район, тут уж как посмотреть) Мытищи. Точной привязке к карте моих времен сделать не получится, тут во многих местах тупо сам ландшафт другой, поэтому, как обычно, «на выпуклый глаз».

Но это все — потом, а пока нужно скрыть разочарование Данилиным поместьем. Он же не виноват в том, что даже на должности Дворецкого и имея за спиной колоссальные капиталы и влияние древнего боярского рода не смог выстроить себе что-то моего уровня: продукт своего времени, что с него взять, а то, что из казны Государевой ворует в десятки раз меньше, чем мог бы, так и вовсе большой Данилин личностный плюс, за который я его уважаю.

Поместье было окружено частоколом. Выглядит он добротно, видно, что об укреплении заботятся, но лет ему десятка два. Это нормально, я бы тот свой частокол с валом тоже бы шиш с нуля раз в пятилетку перестраивал. А вот массивный сруб из толстенных, почерневших от времени бревен и крошечными, закрытыми по большей части слюдой, окошками-бойницами я бы снес без малейших раздумий. У меня даже складской, нижний этаж усадьбы не настолько печально выглядел.

К усадьбе жались приземистые, тоже потемневшие от времени, постройки. Тоже все добротное и крепкое, без единого гнилого бревнышка и без единой травинки на покрытых свежей соломой и дратвой крышах, но все в тех же продиктованных климатом и необходимостью экономить ресурсы рамках, помноженные на отсутствие у Данилиного отца и деда (при них большая часть поместья строилась) желания отступать от общепринятых архитектурных решений.

— Крепкое хозяйство! — выбрал я для Данилы самый искренний из доступных мне в этой ситуации комплиментов.

Русь в эти времена вообще вся вот такая — «крепкая». Нету у Руси лишних ресурсов — ни людей, ни еды в достаточных для прокорма не связанных с ее производством масс людей. Немножко рабочих, ремесленников, воинов и духовенства позволить себе можно, но не столько, сколько хотелось бы. Нет ресурсов на излишества — немножко каменных стен, немножко красивых храмов, белокаменный Кремль, вот и все, остальные постройки предельно функциональны.

Само бытие здесь такое: те, кто не смог поставить пресловутую «крепость» во главу угла, на Руси не выживают. Не в золоте, серебре да мехах — хотя все это средневековые русичи любят не меньше соседей по планете и своих же потомков! — богатство на Руси меряется, а в способности жить в наших непростых условиях самому, и при этом «давать жить» своим людям. Именно для этого «крепость» и потребна — без нее жизнь земная