Иные - Александра Яковлева

замок, хранился револьвер и патроны к нему. Катарина вытащила оружие. Револьвер лег в ладонь приятной знакомой тяжестью. Вечер давно перетек в ночь, и замок, угомонившись после всех событий, спал тревожным сном. Катарина почистила револьвер, зарядила полную обойму, убрала обратно в тумбочку.

Завтра он ей пригодится.

Абель, Кристоф, Лотар, Фридрих, Герман, Франц, Гуго, Эрна, Амалия… И Хильда, и Генрих, и Эльза… Катарина помнила всех, кто ушел — по тем или иным причинам. Еще одного имени, даже одного, она не вынесет. Тем более — всех имен.

Если Макс не хочет больше защищать детей, если он предпочел их другому ребенку — гипотетическому, не рожденному еще уникату, значит, она все сделает сама. Ей хватит одной пули. Макс, конечно, будет расстроен, но он переживет и утешится — и все вернется на круги своя.

К тому же одного униката на весь мир более чем достаточно.

Лихолетов

Воздух в европейском лесу пах по-особому, влажно и прело. Лихолетов любил этот запах. По осени в редкий выходной он мог забраться глубоко в чащу где-нибудь на севере Ленобласти в поисках грибов — лисичек или даже подберезовиков. Искать грибы его учила бабушка, пока была жива. Хотя сама она была больше по ягодам. Могла целый день проползать среди черничных кустов или по одним только ей известным приметам выйти на топкую болотистую елань, где рыжим ковром стелилась сладкая морошка. Осенью ходила за клюквой с огромной корзиной и потом варила варенье, мочила с ней вешенки, морозила, ставила наливку. Вера, городская душа, этого всего не делала и леса боялась. Вот поехать в санаторий — это она понимала.

Вспомнив о моченых вешенках, Лихолетов сглотнул голодную слюну. Медведь шел без устали, не сбавляя темпа, словно машина, которой не требуется еда или отдых. Даже Волк, сжав зубы, тащился, как заведенный.

В детстве у Лихолетова была металлическая мышка на заводе. В спине у мышки торчал ключ, похожий на бабочку. Нужно было повернуть ключ до упора и отпустить — и мышка, дребезжа и подпрыгивая, двигалась вперед. Если поставить перед ней кирпич, мышка билась в него головой. Если завести на краю стола — падала в пропасть с грохотом. Бойцы отряда «М» были такими мышками.

Нет, думал Лихолетов, какие же они Медведь, Лиса и Волк. Животные, по крайней мере, чуют опасность, испытывают усталость, боль и голод. А этим в качестве позывных больше подошли бы цифры: М-один, М-два, М-три, что-нибудь такое. Потому что они как машины.

Когда стемнело, вышли на холм, откуда открывался вид на далекую скалу и замок Нойманна. В замке что-то отмечали: небо расцвечивал праздничный салют. На открытой местности и освещенный огнями, Лихолетов почувствовал себя неуютно. Казалось, Нойманн давно следит за ними, просто подпускает ближе, прикидываясь беспечным. Только когда они вновь укрылись в сумрачном лесу, стало немного спокойнее.

Вскоре зазвенела вода, и из-за деревьев блеснула быстрая бурливая речушка. На берегу стояла водяная мельница, по всем признакам старая, давно заброшенная. Вся в желтых пятнах лишайника, с проваленной крышей и вставшим намертво колесом, она годилась разве что для ориентира. Именно им она и была.

Здесь остановились на ночь. Лихолетову кое-как удалось перевязать Волка, но больше он ничем не мог помочь. Волк стойко терпел боль — казалось даже, он вообще ее не чувствует, только слабеет от потери крови. Они заночевали под гнилой крышей, и снова запах зерна, на сей раз старого, заплесневевшего, щекотал Лихолетову нос до рассвета.

На следующий день со стороны мельницы, опираясь на длинную жердь, к ним вышел старик. Борода, рыжая с сильной проседью, сбилась клоками, в такой же спутанной гриве торчали листья и веточки, будто он спал в валежнике. На старике был жеваный, невнятного цвета зипун нараспашку, штаны-галифе и высокие болотные сапоги с подворотами, все в грязи. Наверное, он и впрямь шел в них через топь. Из-под зарослей бровей глядели маленькие острые глазки.

Первое, что сделал Медведь, увидев старика, — наставил на него нож. Волк и Лиса поступили так же. Старик, подняв руки, закричал на русском, но с сильным акцентом:

— Свой я, свой!

— Пароль, — потребовал Медведь.

— Егерь! Егерь!

Только тогда бойцы опустили оружие. Егерь подошел ближе.

— Опоздание, — констатировал Медведь, сверившись с часами.

— Чего?! — возмутился Егерь. — Я мог вообще до вас не дойти, так что пошел ты! — Он хмуро оглядел всех четверых.

— А где остальные?

Медведь, Волк и Лиса, как всегда, молчали. Егерь перевел взгляд на Лихолетова и вскинул бровь. Лихолетов сказал:

— Все, кто есть. Остальные уехали куда-то на Нюрнберг.

— Плохо, — вздохнул Егерь. — Ладно, идем.

Махнув рукой, он пошагал обратно к мельнице. Лихолетов поспешил за ним. Отчего-то, встретив Егеря, он обрадовался ему как старому другу. Его возмущение, акцент и притом совершенно русское «пошел ты» — все казалось Лихолетову родным и прекрасным. Человечным.

— Нам еще далеко? — спросил он Егеря.

Тот приставил козырьком ладонь и взглянул из-под нее на солнце:

— Если не отдыхать, к вечеру будем на месте.

— У нас раненый, — осторожно сказал Лихолетов.

Егерь взглянул на побелевшего уже Волка, который как раз поравнялся с ними.

— Идти можешь? — спросил он. Волк коротко кивнул. — Тогда не задерживаемся. Schneller [1].

1. Быстрее (нем.).

1. Быстрее (нем.).

Борух

Рассвет застал его в душевых. Поднявшись раньше всех, Борух с тяжелой после удара головой и на подгибающихся ногах выбрался из спальни. Отчего-то ныли плечи. Он не помнил, как вчера уснул и что именно случилось после выстрела. Пуля пролетела в каких-то миллиметрах, чиркнула по оттопыренному уху — кромку пекло от ожога. А после — звон стекла, ветер и черные крылья; полет сквозь замок и одновременно — над ним; всполохи красных огненных цветов в темнеющем небе; чьи-то руки и шепот на незнакомом языке, щекоткой; потом Катарина и запах медицинского спирта, чистых бинтов. Потом — только полет.

Ему снилось, что он ворон, один из черной стаи, привязанной к замку колдовством. Он кружил над стенами и крышами, а голова горела, будто его ударили твердым клювом. Перья топорщились от боли, его вело в сторону, швыряло на ветряных потоках. Плавкое золото праздничного фейерверка осело пылью, подернулось сажей, и замок погрузился в темноту. Но Борух все отлично видел. Он слетел на карниз, сел рядом с каменной гаргульей.