Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

как на фотографиях ветеранов, побывавших на какой-нибудь настоящей войне – в смысле, в бою. Он смотрел на нас как на единое целое. Знаю, что мне вдруг стало неловко из-за своих штанов маляра и развязанных «тимберлендов», но если он что-то о них и подумал, то виду не подал. Официальный старт лекции он дал, взглянув на свои часы, – с резким жестом вскинул руку бок и вперед, будто левый кросс боксера, и рукав пиджака слегка задрался, раскрывая «Пьяже» из нержавеющей стали, что мне в то время показалось удивительно броским для иезуита.

На экране он показывал слайды – в отличие от препода по бухучету, он не писал мелом на доске, – и, когда он поставил в проектор первый и в кабинете притушили свет, его лицо подсвечивалось снизу, как у певца кабаре, что еще больше подчеркивало выхолощенную интенсивность и острые скулы. Помню, в моей голове стояла какая-то электрическая прохлада. На графике за его спиной изображалась траектория роста со столбцами, линия была крутой у начала и довольно плоской на вершине. Словно волна, которая вот-вот надломится. Схема была без подписи, и только позже я узна´ю, что она обозначала предельную ставку федерального налога на доход 1976 года. Я был необычно внимателен, начеку, но не так, как от удвоения. Еще он показывал несколько графиков, уравнений и цитат из § 62 НК США, где многие подразделы касались сложных норм по отличиям вычетов «за» скорректированный валовой доход от вычетов «из» него, что, по словам преподавателя, образовывает основу практически любой действительно эффективной современной стратегии личного налогового планирования. Здесь – хоть я это пойму только позже, после вступления, – он имел в виду выстраивание своих дел так, чтобы как можно больше вычетов считались вычетами «за» скорректированный валовой доход, поскольку всё, от стандартного вычета до вычетов на медицинское обслуживание, рассчитывается исходя из основанных на СВД полов (пол значит, например, следующее: раз под вычет подходят только медицинские расходы, превышающие 3 процента СВД, среднему налогоплательщику, очевидно, выгодней делать свой СВД – также иногда известный как «31», поскольку тогда СВД указывалось на строке 31 1040-й физического лица, – как можно ниже).

Впрочем, признаюсь, каким бы внимательным и осознающим я ни был, я наверняка внимательнее относился к видимому эффекту лекции, чем к ее содержанию, по большей части слишком сложному для меня – по понятным причинам, я ведь еще и вводный бухучет не закончил, – и все же оторваться или не почувствовать волнение было практически невозможно. Отчасти из-за презентации замены – скорострельной, организованной, недраматичной, сухой, как когда люди знают: то, что они рассказывают, само по себе слишком важно, чтобы обесценивать это переживаниями о подаче или «сближении» со студентами. Другими словами, в презентации чувствовалась некая фанатичная принципиальность, проявлявшаяся не в стиле, а в его отсутствии. Мне показалось, будто я вдруг впервые понял смысл отцовского выражения «без прикрас» и почему оно одобрительное.

Помню, как заметил, что все студенты в аудитории ведут конспекты, а на курсах бухучета это значит, что приходится осмыслять и записывать факт или тезис профессора, одновременно внимательно слушая следующий тезис, чтобы записать и его, для чего нужна напряженная разделенная сосредоточенность, которой я не освоил до П/О в Индианаполисе в следующем году. Это далеко не конспекты гуманитарных курсов – в основном каракули да всеохватные, абстрактные темы и идеи. Еще у студентов углубленного налогового учета на столе лежало по несколько карандашей, все – очень острые. Я осознал, что у меня почти никогда нет острого карандаша, когда он правда нужен; я никогда не удосуживался их организовать и заточить. Единственным намеком на что-то вроде сухого остроумия в лекции были редкие утверждения и цитаты, которые преподаватель добавлял к графикам, иногда надписывая их на текущем слайде без комментариев и дожидаясь, когда все как можно быстрее спишут пометки перед тем, как переключиться на следующий. До сих пор помню один такой пример: «В социальной области нам также необходимо отыскать моральный эквивалент войны; нужно найти что-нибудь героическое, что имело бы такую же ценность для всех людей без исключения, какую имеет война, но что настолько же согласовалось бы с внутренней жизнью людей, насколько война с ней расходится», – и в конце единственная подпись, «Джеймс» [82], что я в то время принял за отсылку к Библии, – хотя преподаватель никак не объяснил и не подчеркнул эту цитату, пока ее прилежно списывали целых шесть рядов студентов – помню, как меня поразило, что у некоторых очки отражали свет проектора, что два одинаковых квадрата белого света на месте глаз придавали им неприкрыто машинное, конформистское ощущение. Или другой пример, уже напечатанный на отдельном слайде и приписанный Карлу Марксу, хорошо известному отцу марксизма…

«В коммунистическом обществе общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра – другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, – как моей душе угодно…» [83]

где единственным комментарием замены было сухое примечание «Выделение мое».

Я пытаюсь сказать, что это в конечном счете намного больше напоминало опыт евангелической девушки в сапогах, чем я тогда был готов признать. Очевидно, историей о воспоминании в 1818 слов мне никого не убедить, что неотъемлемые и объективные свойства лекции преподавателя могли бы кого угодно приковать к месту и заставить позабыть о подготовке к экзамену по американской политической мысли или многое из того, что католический отец (как я думал) говорил или проецировал, как будто предназначалось именно для меня. Впрочем, я могу как минимум объяснить, почему был настолько «подготовлен» это прочувствовать, поскольку у меня уже было предощущение, или толчок, именно такого переживания незадолго до ошибки с аудиториями по подготовке к экзамену, хотя осознал я его – именно как подобное переживание – только позже, оглядываясь назад.

Отчетливо помню, что несколько дней назад – в смысле, в понедельник последней недели осеннего семестра 78-го, – я сидел после полудня, развалившийся и немотивированный, на старом желтом вельветовом диване в нашем деполевском общежитии. Я был один, в нейлоновых спортивных штанах и черной футболке с надписью Pink Floyd, пытался крутить футбольный мяч на пальце и смотрел по CBS мыльную оперу «Как вращается мир» на маленьком черно-белом «Зените» – ничего особенно не делал, но все равно был немотивированным лодырем. Конечно, меня всегда ждали чтение и подготовка к экзаменам, но я вел себя как охламон. Развалившись, сполз на диване до упора, так что экран обрамлялся моими коленями, и