Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

не так, чтобы мне это нравилось или не нравилось, но так, чтобы я это осознал. Он излучал особую силу, а я добровольно ее признавал. Это вовсе не принудительное уважение, но в каком-то смысле сила. Все это было очень странно. Еще я заметил, что теперь он сложил руки за спиной, словно военный по команде «вольно».

Он сказал студентам-бухгалтерам:

– Ну ладно. Перед тем как вы вернетесь к грубому подобию человеческой жизни, которое звали жизнью до сих пор, я возьму на себя обязанность сообщить вам некоторые истины. Затем предложу мнение о том, как выгоднее всего рассматривать и применять эти истины. (Я мгновенно осознал, что он вроде бы говорит не об итоговом экзамене по углубленному налоговому учету.)

Он сказал:

– На каникулы вы вернетесь домой, к семьям, и в этот праздничный период перед последней подготовкой к экзамену СРА – поверьте – вы дрогнете, вами овладеют страх и сомнения. Это естественно. Вы словно впервые проникнетесь ужасом от шуточек ваших приятелей о будущей карьере в бухгалтерии, вы увидите в улыбках своих родителей одобрение вашей капитуляции – о, мне ли это не знакомо, господа; я знаю каждый камень на вашей дороге. Ибо час близок. Впервые – в этот ужасный период затишья перед скачком вперед – услышать скорбные предсказания о невероятном унынии вашей профессии, отсутствии прежних возбуждения или шанса просиять на спортивных полях или в бальных залах жизни.

Правда, многого я не понял – вряд ли многие из нас в школе «сияли в бальных залах жизни», – но, возможно, тут что-то поколенческое – у него это явно служило метафорой. Уж точно я уловил, что бухгалтерия не считается очень увлекательной профессией.

Преподаватель продолжал:

– Восприятие решимости как утраты вариантов, некой смерти, смерти безграничных возможностей детства, лестности выбора без давления – это случится, попомните мои слова. Конец детства. Первая из множества смертей. Колебания естественны. Сомнения естественны, – он еле заметно улыбнулся. – Потому вам стоит вспомнить, через три недели, буде вы так расположены, этот кабинет, этот момент и то, что я вам сейчас изложу. – Он, очевидно, не был особенно скромным или беспечным человеком. С другой стороны, на тот момент в классе его обращение не звучало так формально или суетливо, как сейчас, когда я его повторяю, – или, скорее, его резюме и правда было формальным и слегка поэтичным, но при этом не искусственным, а скорее естественным продолжением его характера. Не позой. Помню, как я думал, что, может, учитель на замену перенял у плакатов с Дядей Сэмом и некоторых картин метод, когда кажется, что он смотрит на тебя, под каким углом ни стой. Наверное, поэтому все притихшие и серьезные взрослые студенты (стояла звенящая тишина) тоже чувствовали, что обращаются именно к ним, – хотя, конечно, это никак не влияло на эффект, производимый на меня, – как мне уже продемонстрировала бы история девушки христианина, если бы мне хватило внимательности и осознанности, чтобы услышать, о чем она рассказывает на самом деле. Как упоминалось, та версия меня, что слушала эту историю в 1973-м или 74-м, была нигилистическим ребенком.

После одного-двух замечаний, все еще со сложенными за спиной руками, учитель на замену продолжил:

– Я бы хотел вам сообщить, что бухгалтерская профессия, к которой вы стремитесь, на самом деле героическая. Прошу отметить, что я сказал «сообщить», а не «предположить», «допустить» или «высказать мнение». Истина в том, что скоро вы вернетесь домой к своим песням, пуншам, книгам и руководствам по подготовке к экзаменам СРА, встав на грани… героизма.

Очевидно, это прозвучало драматически и приковало всеобщее внимание. Помню, когда он это сказал, я снова вспомнил цитату с экрана, которую принял за библейскую: «Моральный эквивалент войны». Это казалось странным, но не глупым. Я осознал, что в раздумьях об этой цитате впервые в жизни рассматриваю слово мораль вне контекста курсовых – это было продолжением того, что я уже начал осознавать несколько дней ранее благодаря опыту просмотра «Как вращается мир». Учитель был всего лишь среднего возраста. Его глаза не пронзали и не бегали. Очки некоторых студентов по-прежнему отражали свет. Один-два все еще вели конспект, но за этим исключением никто, кроме замены, не говорил и не двигался.

Он продолжал без паузы:

– Взыскательная? Прозаическая? Рутинная до механистичности? Порой. Часто тоскливая? Пожалуй. Но отважная? Достойная? Должная, нежная? Романтическая? Благородная? Героическая? – Паузу он сделал не просто для эффекта – как минимум, не совсем. – Господа, – сказал он, – под чем я, разумеется, имею в виду стремящихся возмужать вчерашних подростков, – господа, вот истина: терпеть тоскливость в реальном времени и в замкнутом пространстве – вот что такое настоящая отвага. Так вышло, что подобная стойкость – это квинтэссенция того, что сегодня, в мире, который придумали не вы и не я, является героизмом. Героизм. – Он выразительно огляделся, оценивая реакцию. Никто не смеялся; кое-кто сидел с озадаченным видом. Мне, помню, захотелось в туалет. Во флуоресцентном освещении он не отбрасывал ни одной тени. – Под чем, – сказал он, – я имею в виду истинный героизм, а не те героизмы, что могут быть вам известны по фильмам или детским сказкам. Для вас уж близок конец детства; вы готовы к весу истины, вы его выдержите. Истина в том, что героизм из развлечений вашего детства – не истинная доблесть. То был театр. Размашистый жест, момент выбора, смертельная опасность, внешний враг, кульминационная схватка, чей исход решает все – все задумано выглядеть героически, волновать и удовлетворять публику. Публику. – Он сделал жест, который я не могу описать. – Господа, добро пожаловать в мир реальности – здесь публики нет. Никто не рукоплещет, не восхищается. Никто вас не видит. Понимаете? Вот истина: настоящий героизм не заслуживает оваций, никого не развлекает. Никто не выстраивается в очереди, чтобы его увидеть. Никому не интересно.

Он снова сделал паузу и улыбнулся без капли самоиронии.

– Истинный героизм – это вы, в одиночестве, на назначенном рабочем месте. Истинный героизм – это минуты, часы, недели, год за годом тихих, точных, справедливых порядочности и прилежания – и никто этого не увидит, никто не будет ликовать. Это и есть мир. Только вы и работа, за вашим столом. Вы и прибыль, вы и движение денежных средств, вы и протокол инвентаризации, вы и планы амортизации, вы и числа. – Его тон был совершенно прагматичным. До меня вдруг дошло, что я понятия не имею, сколько слов он произнес после 8206-го в заключении лекции. Я осознавал, что все мелочи в кабинете казались очень яркими и отчетливыми, словно скрупулезно нарисованными