Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

Так или иначе, как уже упоминалось, критическим фактором для моего вступления в Службу стало попадание в не ту, но идентичную аудиторию в Де Поле в декабре 1978 года, чего я, совершенно погруженный в подготовку к «Запискам федералиста», даже не заметил, пока не вошел препод. Я не понял, правда ли он настоящий грозный иезуит или нет. Только позже узнал, что он не официальный преподаватель углубленного налогового учета – судя по всему, обычный препод-иезуит не смог присутствовать по личным обстоятельствам и последние две недели его подменял этот. Отсюда первоначальное непонимание. Помню, как думал, что для иезуита препод явно в «штатском». На нем был архаически консервативный темно-серый пиджак – судя по угловатому виду, даже из фланели, – а блеск выходных туфель ослеплял, когда свет флуоресцентных ламп падал на них под правильным углом. Он казался гибким и точным, с ловкой экономией движений, как у человека, который знает, что время – ценный актив. В плане осознания своей ошибки – в тот же момент я перестал мысленно вспоминать «Записки федералиста» и осознал заметно отличавшуюся ауру студентов в этом классе. Кое-кто сидел в галстуках и свитерах-безрукавках, причем парочка этих свитеров – даже с узорами «аргайл». Все туфли до последней, что я видел, были черными или коричневыми, кожаными и деловыми, с аккуратно завязанными шнурками. По сей день не знаю точно, как я перепутал корпуса. Я не из тех, кто легко теряется, и я знал Гарнье-холл, поскольку занятия по вводному бухучету проходили и в нем. Так или иначе, заявляю вновь, что в тот день я почему-то пошел в аудиторию 311 в Гарньер-холле, а не на свою политологию в идентичной аудитории 311 в Дэниэл-холле напротив через надземный переход, и сел у боковой стены в самом конце зала, откуда, когда я наконец опомнился и осознал свою ошибку, было бы сложно уйти, не подняв суету из-за сумок и одежды, – когда пришел подменный учитель, аудитория уже полностью заполнилась. Позже я узнал, что многие из самых очевидно серьезных студентов взрослого вида, с настоящими чемоданами и папками-гармошками вместо рюкзаков, – магистранты углубленной бизнес-программы Де Поля, настолько углубленным был углубленный налоговый учет. Вообще-то вся кафедра бухучета в Де Поле очень серьезная и сильная – он славился бухучетом и бизнес-администрацией и часто напирал на них в своих брошюрах и промо-материалах. Очевидно, я поступал не за этим – меня бухучет практически не интересовал, только для того, чтобы, как уже упоминалось, что-то доказать или компенсировать в связи с отцом, наконец-таки сдав вводный курс. Но программа бухучета оказалась такой авторитетной и уважаемой, что почти половина студентов из той аудитории уже записались на экзамен СРА в феврале 1979 года, хотя я-то в то время практически не знал, что это или что для него требуется несколько месяцев учебы и практики. К примеру, позже я узнал, что итоговый экзамен по углубленному налоговому учету задумывался как микрокосм некоторых налоговых разделов из экзамена СРА. У моего отца, кстати, была и лицензия СРА, хотя она редко требовалась для работы в мэрии. Впрочем, оглядываясь назад, в свете всего, к чему привел тот день, сомневаюсь, что ушел бы из аудитории, даже если бы логистика ухода не была такой сложной, – особенно после появления учителя на замену. Наверное, я бы все равно остался, хоть мне и правда надо было на подготовку по американской политической мысли. Не уверен, что могу это объяснить. Помню, он быстро вошел и повесил пальто и шляпу на крючок на флагштоке в углу аудитории. По сей день не знаю наверняка, можно ли назвать то, как я ввалился в 311-ю аудиторию не того здания перед самыми итоговыми экзаменами, очередным проявлением моей подсознательной безответственности. Впрочем, анализировать внезапные, драматические события невозможно – это особенно каверзно, если оглядываться назад (хотя, очевидно, во время разговора с той христианкой в сапогах я этого еще не понимал).

В то время я не знал, сколько лет преподавателю – как уже упоминалось, я только позже выяснил, что он подменял настоящего святого отца, чье отсутствие вроде бы осталось неоплаканным, – или даже как его зовут. В основном я сталкивался с заменами в старшей школе. В плане возраста я знал только то, что он находится в аморфной (для меня) области от сорока до шестидесяти. Не знаю, как его описать, хотя он сразу же произвел сильное впечатление. Худой, и в ярком освещении кабинета бледный, но словно бы сияющий бледностью, не болезненный, еще с ежиком стального цвета и выдающимися скулами. В целом он напоминал мне человека со старинной фотографии или дагерротипа. На брюках его делового костюма были защипы, что усиливало впечатление угловатой солидности. Еще хорошая осанка, что мой отец называл выправкой – прямая, с широко расправленными плечами, но не окостеневшая, – и, когда он вошел с собственной папкой-гармошкой, набитой прилежно организованными и надписанными учебными материалами, студенты за маленькими партами как будто подсознательно выпрямились. Он опустил экран проектора перед доской, как опускают шторку на окнах, взяв ручку экрана карманным платком. Насколько могу вспомнить, в аудитории сидели почти только мужчины. Среди них немало азиатов. Он доставал и раскладывал свои материалы, глядя на стол со слабой формальной улыбкой. На самом деле он по-учительски приветствовал кабинет студентов, не глядя на них прямо. Они, в свою очередь, целиком сосредоточились на нем. Все очень отличалось от политологии или психологии, и даже вводного бухучета, где на полу всегда разбросан мусор, люди сидят, развалившись, неприкрыто смотрят на часы или зевают, всегда стоит беспокойный шепчущий обертон, хоть профессор по вводному бухучету и делал вид, что его нет, – может, обычные преподы его уже даже не слышат, приобретая иммунитет к неприкрытой демонстрации тоски и невнимания. Однако когда вошел учитель на замену по бухучету, изменился весь заряд помещения. Не знаю, как это описать. И не могу совершенно рационально объяснить, почему я сам остался, – хотя, как уже упоминалось, в результате пропустил итоговую подготовку по американской политической мысли. На тот момент дальше сидеть не в той аудитории казалось очередным безответственным и недисциплинированным порывом. Может, было стыдно уходить на глазах иезуита. В отличие от девушки христианина, я вроде никогда не умел узнавать важные моменты в процессе – больше кажется, они всегда отвлекают от того, чем я должен заниматься на самом деле. Могу только сказать, что в нем что-то было – в замене. В его выражении проглядывала та же выгоревшая, отсутствующая сосредоточенность,