Муля не нервируй… Книга 6 - А. Фонд

Маша вздохнула. Когда я уходил домой, она меня провожала до двери и смотрела совершенно другим взглядом. Я посмотрел на неё и, прощаясь, подумал, что, может быть, у тебя, девочка, всё и получится.

— Ну, как он? — спросила Надежда Петровна, когда я забежал к Адяковым на следующий день, после работы.

— Ты про Модеста Фёдоровича? Про отчима? — спросил я.

— Ну, а про кого же? — возмущённо сказала Надежда Петровна и даже ногой топнула. — Муля, не нервируй!

Я рассмеялся:

— Да нет, с ним всё нормально.

— Дуся говорила, что он пьёт, — озабоченно сказала Муллина мать и покачала головой. — Не ври мне, Муля!

— Да он пил, всё это время, — честно сказал я, — а сейчас уже не пьёт.

— Она — прошмандовка! — воскликнула Надежда Петровна. — Я ведь сразу сказала, что зря он на малолетке решил жениться! Она его уже обвела и ещё обведёт вокруг пальца! И вы все меня осуждали, когда я выгнала их из квартиры моего отца. Если бы я этого не сделала, она бы остатки тех вещей, которые на квартире… наших семейных, фамильных ценностей, она бы всё разбазарила и поразбрасывала! Да ещё бы водила хахаля спать на кровати, на которой спал ещё мой отец! Это вообще ни в какие рамки! А Модест… он всегда был очень наивный, он всегда был глуповатый в жизненных вопросах. Кроме своей науки, он больше ничего не знает и знать не хочет. Его любая вокруг пальца обвести может!

— Это ты по своему примеру говоришь, — хохотнул Адияков, за что схлопотал от Надежды Петровны раздражённый взгляд.

— Ты хоть не вмешивайся, — рыкнула она.

Я смотрел на них и в душе улыбался. Высокие отношения: в данный момент Мулина мать обсуждает своего бывшего мужа, а её теперешний муж делает комментарии совершенно спокойным тоном. Прекрасная шведская семья, практически.

Тем временем Надежда Петровна оседлала любимого конька:

— И как посмела эта дрянь испортить жизнь Модесту? Ведь это же такой позор — там, у них в институте, эти все учёные, они же совершенно сумасшедшие! И стоит только хоть немножечко вправо-влево сделать шаг, как они сразу готовы репутацию человека зарубить сплетнями и интригами! Растоптать! Я помню, как я осталась одна беременная, и как отец рвал и метал, что на работе узнают, что у него дочь родит ребёнка, будучи незамужней!

Она метнула осуждающий взгляд на Адиякова, и тот виновато потупился.

— Но дело не в том… Ведь она сначала пыталась раскрутить Модеста, чтобы он на ней женился! И у неё это всё прекрасно получилось!

Я кивнул.

— А потом она просто его бросила. Непонятно зачем. Хотя я точно знаю, если бы я не выгнала их тогда из нашей квартиры, она бы за него держалась и дальше, и морочила бы ему голову.

Я согласился:

— Да, мама, наверное, так и есть. Так что я думаю, что ты всё сделала правильно.

— Вот! Ну, наконец-то меня хоть сын оценил, — просияла Надежда Петровна. — А куда эта прошмандовка делась?

— Я её в коммуналке поселил, — сказал я. — Выгнал из квартиры на Котельнической.

— Да ты что! — охнула Надежда Петровна. — То, что выгнал с Котельнической — молодец! А вот то, что ты её в свою комнату в коммуналке поселил — это неправильно, Муля!

— Ну, а что, я её, беременную, должен был на улицу выгонять?

— А меня это разве волнует? Она, что, когда выбрасывала набор салфеток, вышитых моей двоюродной тётей из Воронежа, она разве думала о том, что мне это будет больно или неприятно? Почему я должна о ней думать?

— Ну, ты даёшь, мать, — хохотнул я. — Набор салфеток сравнивать с рождением ребёнка!

— Нет, ну я не это имела в виду… Но всё-таки хорошо, что ты её выгнал из квартиры.

— Ну да, она туда хахаля вводила, представляешь? Так сказала Глаша, домработница Фаины Георгиевны.

— Да, слуги знают всё.

— У нас в советской стране нет слуг, — наставительно заметил Адияков.

Надежда Петровна фыркнула и поджала губы, но комментировать не стала. Вместо этого она посмотрела на меня и сказала:

— А всё-таки это правильно… Слушай, Муля, а что теперь будет делать Модест? Я так поняла, Дуся говорила, что он уволился. Вот дурак! Он так хотел заниматься наукой в этом институте, а потом взял и уволился по пьяни. Он же без своей науки жить не сможет. Как же теперь будет?

Я кивнул:

— Да… Но тут такое дело. Тётя Лиза написала письмо, что там у них в институте какой-то суперприбор по массовому анализу. И Модест Фёдорович хочет поехать посмотреть на этот прибор, и обучить их специалистов работать на нём, и сам хочет тоже на нём поработать. Он же всю жизнь только наукой занимается, и ни о чём больше даже не думает.

— Ну, хорошо, научит он их работать, а потом?

— А что потом-то?

— Он вернётся, опять будет жить один, пить каждый день… — Надежда Петровна завелась и уже не могла остановиться.

— Подожди, мама, — сказал я тихо, — я немножко о другом. Ты сама посуди: отчим — увлечённый наукой человек, и он довольно уже немолод. И тётя Лиза — так она замуж и не вышла, и одинока. И она тоже увлечена наукой. Как ты думаешь, может быть, они найдут друг друга? Всё-таки он же не чужой нам всем человек?

Надежда Петровна на мгновение ахнула, запнулась и ошарашенно посмотрела то на меня, то на мужа, а потом вдруг просияла:

— Да, Муля… это было бы прелесть, как хорошо!

— Ай да Муля, — Адияков аж зааплодировал, — Вот это ты ловко придумал!

Я улыбнулся.

— Муля, — вдруг сказал Адияков, резко переходя на серьёзный тон, — как там проходят твои съёмки?

— Прекрасно, отец, — сказал я. — Уже практически всё отсняли, осталось только несколько моментов переснять. У нас плохо получились две сцены, так сказали наши режиссёры — Йоже Гале и Франце Штиглиц. Так что они ещё немножко переснимут, и всё будет нормально. А в одной сцене солнце слишком падало неправильно и заслепило глаза актёров, они сильно щурились, поэтому эту сцену тоже переснимут. Всё остальное, в принципе, нормально. Думаю, что где-то неделю ещё потратим, ну, может быть, чуть больше, если дожди не закончатся, и всё будет хорошо. Ну, в течение месяца, я думаю, фильм точно смонтируют.

— Замечательно! — просиял Адияков. — И что ты дальше думаешь делать?

— Дальше? Надо этот фильм раскрутить, пустить его на большие экраны, отбиться от нашей цензуры… Ох, дел полно.

— Да