Воин-Врач VI - Олег Дмитриев

Меня в тело провожал Великий Волхв, глаза которого теряли цвет, становясь белыми, как вечное «волчье солнышко». Князя — шестеро Старших, глядя на него, как на любимого сына, защитившего диплом. Слева начал клониться к полу закативший невероятно давно или вот только мгновение назад глаза Энгель. Ускорила свой полёт слеза Милонеги, упав на тёмное пятно синяка одной её руки, оставленное пальцами другой. Платок, выскользнувший, когда щёлкнула сочно кость её сына, вставая на место, почти долетел до тёсаных плах пола.

— Тут я, не кричи, — сказал Чародей, открывая глаза. Глядя на крепко спавшего почти тёзку. Поймав левой рукой сползавшего с лавки саксонского зодчего. Ещё до того, как распахнулись его собственные веки.

— Хвала Богам! — прошептал Гнатка, и взгляд его скакал по Всеславовой фигуре, будто проверяя: жив ли? Цел ли? Тот ли? Всё чаще возвращаясь к глазам друга детства. В которых пропадало, затухая, оранжево-жёлтое пламя. Оставляя лишь привычный солнечный ободок вокруг зрачка.

— И не говори, друже, — выдохнул великий князь. Тогда ещё не знавший, что дар Старых Богов станет проклятием.

Эпилог

Заслав проспал до позднего вечера. И перепугался очень, увидев свою левую ногу перетянутой обручами и прутьями, похожими на вершу или морду, какими ловили рыбу и в их краях. Влас Топор долго скрёб бороду и макушку, пытаясь сперва уместить в голове неожиданное техническое задание от Всеслава, а потом понять, как и из чего сладить шину для вытяжения. Наши почти все видели и понимали, как работали княжьи серебряные кольца и спицы, что уходили от них в живое мясо, помогая обломкам костей там, внутри, находить друг друга и срастаться правильно. Сладить что-то подобное, но из дерева и снаружи, не тревожа свежевправленный вывих, было под силу, наверное, редким умельцам. Кондрат, наш плотник — золотые руки, наверняка мог бы гордиться другом. И, наверное, поучится у него теперь, когда мы придём домой. То, какими круглыми глазами смотрел на деревяшки и свои собственные ладони Влас после разговора с одним из Старших, крепким коренастым дедом, седым до желтизны, как старая кость или зуб давно сгинувшего чудища, найденный в подмытом водой берегу, давало понять: новые знания явно тревожили его. И мы со Всеславом Топора понимали как никто.

«Жаль, у Власа не выйдет новую башку из липы нам вытесать. Раз в пять побольше прежней. Хотя, и такая мала́ выйдет, пожалуй», — вздохнул Чародей.

«Мала́, точно. И ви́да мы никакого иметь не станем», — согласился я. «С таким телевизором на плечах и ходить-то тяжело, а на коне так и вовсе представить себе страшно».

Мы посмеялись, хоть и не особенно весело. В обеих наших памятях появилось теперь очень много таких новых знаний, которые могли бы вполне показаться забавными. Но только показаться.

Наши лодьи отходили от новых причалов Арконы, что успели возвести местные под руководством Кондрата, оставленного здесь по договорённости с Крутом. Работали уже и та́ли-подъёмники, и даже что-то, похожее на такой родной ставшую стенгазету, красовалось на большой стене одного из длинных домов. С самим плотником разминулись — буквально за пару дней до нашего прибытия он со своей бригадой отчалил, двинувшись в сторону Роскилле, где, как сообщили прибывшие оттуда паломники, его уже дожидались датские и норвежские коллеги, подтянувшиеся для обмена опытом на обещанный королями и согласованный с великим князем мастер-класс.

Крут с ребятами проводил сперва до Готланда, где на причале встречал, по пояс стоя в прохладной здешней водичке, Хаген Тысяча Черепов:

— Всеслав, дружище! Рысь, старина́! Как я по вам соскучился! — вопил полуголый викинг на всю бухту, пугая чаек. Те нервно орали в ответ и мстили ярлу яростно, но, к счастью, не очень прицельно.

Напугал, конечно, изрядно — мы подумали уж, не случилось ли чего? Но объяснилось всё очень просто. В дружественную, союзную и братскую Швецию Глеб наладил поставки всеславовки по новым нормам и по льготным тарифам. Поэтому прибывшие несколько дней назад к родным берегам ярловы дружинники, фигурально выражаясь, в сознание не приходили. А те истории, что они кричали, рычали и мычали за столами, были страшнее и кровавей всех здешних саг вместе взятых. Рыжебородого выудили из воды нетопыри, предложили утереться и переодеть сырые портки, на что он презрительно отмахнулся, сообщив, что горячая кровь воина высушит их прямо на нём. Подошедший Рысь пошептал что-то на ухо ярлу. И тот едва ли не вприпрыжку рванул переодеваться в предложенное.

— Чем взял-то? — с интересом спросил друга Всеслав.

— Напомнил, что кожа, как высыхает, в два раза меньше становится. А ну как, говорю, в шагу́ у тебя зау́зит, да так, что потом даже наш батюшка-князь не отшепчет? — самодовольно улыбаясь, отозвался негромко воевода.

В Готланде нашлись и голубятни, откуда сразу же сорвались за море серыми быстрокрылыми молниями пернатые почтальоны. С Арконы, кажется, тоже улетела пара, но куда и с какими вестями, мы не знали, а спрашивать у Старших было как-то не с руки. Были опасения того, что они ещё чего-нибудь расскажут или поведают. А нам и того, открытого после операции, было очень лишку.

Дали знать в Юрьев, чтоб ожидали назавтра возвращения и подготовили кормчих и сводки по Двине. Великая родная река, бывало, за одно лето по два-три раза удивляла даже опытных лодейщиков, то намывая ме́ли там, где их сроду не бывало, то берега́ роняя, подмыв. Нам совершенно не улыбалось тратить лишних два-три дня на то, чтоб снимать застрявший караван с ме́лей.

Местные, те, кто отвечал за дальнюю связь и международные телеграммы, и был относительно в своём уме, отчитались вполне умиротворяющими докладами, дескать, у соседей всё ладно, Глеб давно вернулся из гостей к южным морям, и теперь с Русского моря поднимались сюда, в Варяжское, ди́ва и диковины такие, каких в этих краях сроду не видывали. Всеслав, слушая благие вести, чернел на глазах, а Рысь из-за плеча его делал страшное лицо и махал руками докладчикам, чтоб рассказывали о чём-нибудь другом. Те и перешли, не забыв поведать о том, как на выходе из Дуная на Глебово войско насели тысячи латинян, налетевших с юга, с Византийских земель, на гигантских кораблях. Рысь прикрыл лицо обеими руками. Потому что на Чародея в таком состоянии смотреть могли только основательно нарядные шведские телеграфисты, и по трезвому-то не особенно отличавшиеся инстинктом самосохранения, как многие